Память В. Л
Иван Алексеевич Бунин (1870–1953) - русский писатель, поэт и переводчик. Родился в Воронеже в дворянской семье. С семнадцати лет начал писать стихи, а через два года выпустил свой первый сборник стихотворений. После революции эмигрировал во Францию, где опубликовал свои самые известные произведения: рассказ «Дело корнета Елагина», роман «Жизнь Арсеньева», а также сборник «Тёмные аллеи».
Иван Бунин
В ночном море
Пароход, шедший из Одессы в Крым, остановился ночью перед Евпаторией.
На пароходе и возле него образовался сущий ад. Грохотали лебёдки, яростно кричали и те, что принимали груз, и те, что подавали его снизу, из огромной баржи; с криком, с дракой осаждала пассажирский трап и, как на приступ, с непонятной, бешеной поспешностью, лезла вверх со своими пожитками восточная чернь; электрическая лампочка, спущенная над площадкой трапа, резко освещала густую и беспорядочную вереницу грязных фесок и тюрбанов из башлыков, вытаращенные глаза, пробивавшиеся вперёд плечи, судорожно цеплявшиеся за поручни руки; стон стоял и внизу, возле последних ступенек, поминутно заливаемых волной; там тоже дрались и орали, оступались и цеплялись, там стучали вёсла, сшибались друг с другом лодки, полные народа, - они то высоко взлетали на волне, то глубоко падали, исчезали в темноте под бортом. А дельфиноподобную тушу парохода упруго, точно на резине, валило то в одну, то в другую сторону… Наконец стало стихать.
Очень прямой, с прямыми плечами господин, поднявшийся на палубу в числе последних, подал возле рубки первого класса свой билет и сак лакею и, узнав, что мест в каютах нет, пошёл на корму. Тут было темно, стояло несколько полотняных кресел, и только в одном из них чернела фигура полулежащего под пледом человека. Новый пассажир выбрал себе кресло в нескольких шагах от него. Кресло было низкое, и когда он сел, парусина натянулась и образовала очень удобный и приятный уют. Пароход поднимало и опускало, медленно сносило, поворачивало течением. Дул мягкий ветерок южной летней ночи, слабо пахнущий морем. Ночь, по-летнему простая и мирная, с чистим небом в мелких скромных звёздах, давала темноту мягкую, прозрачную. Далёкие огни были бледны и потому, что час был поздний, казались сонными. Вскоре на пароходе и совсем всё пришло в порядок, послышались уже спокойные командные голоса, загремела якорная цепь… Потом корма задрожала, зашумела винтами и водой. Низко и плоско рассыпанные на далеком берегу огни поплыли назад. Качать перестало…
Можно было подумать, что оба пассажира спят, так неподвижно лежали они в своих креслах. Но нет, они не спали, они пристально смотрели сквозь сумрак друг на друга. И наконец первый, тот, у которого ноги были покрыты пледом, просто и спокойно спросил:
Вы тоже в Крым?
И второй, с прямыми плечами, не спеша ответил ему тем же тоном:
Я вас сразу узнал, - сказал первый.
И я вас узнал, и тоже сразу, - ответил второй.
Очень странная и неожиданная встреча.
Как нельзя более.
Собственно, я не то, что узнал вас, а у меня как будто уже заранее таилось такое чувство, что вы почему-то должны появиться, так что и узнавать было не нужно.
Совершенно то же самое испытал и я.
Да? Очень странно. Как тут не сказать, что в жизни всё-таки бывают минуты - ну, необыкновенные, что ли? Жизнь, может быть, не так уж проста, как кажется.
Может быть. Но ведь может быть и другое: то, что мы с вами просто вообразили сию минуту эти чувства нашего якобы предвидения.
Может быть. Да, весьма возможно. Даже скорее всего, что так.
Ну вот видите. Мы умствуем, а жизнь, может быть, очень проста. Просто похожа на ту свалку, которая была сейчас возле трапа. Куда эти дураки так спешили, давя друг друга?
И собеседники немного помолчали. Потом снова заговорили.
Сколько мы с вами не видались? Двадцать три года? - спросил первый пассажир, тот, что лежал под пледом.
Да, почти так, - ответил второй. - Осенью будет ровно двадцать три. Нам с вами это очень легко подсчитать. Почти четверть века.
Большой срок. Целая жизнь. То есть я хочу сказать, что обе наши жизни почти уже кончены.
Да, да. И что же? Разве нам страшно, что кончены?
Гм! Конечно, нет. Почти ничуть. Ведь это все враки, когда мы говорим себе, что страшно, то есть когда мы стараемся пугаться, что вот, мол, жизнь прожита и через каких-нибудь десять лет придётся лежать в могиле. А ведь подумайте: в могиле. Не шуточная вещь.
Совершенно верно. И я даже гораздо больше скажу. Вы ведь знаете, вероятно, как я, что называется, знаменит в медицинском мире?
Кто ж этого не знает! Конечно, знаю. А что ваш покорный слуга тоже прославился, вам известно?
Ну, разумеется. Можно сказать, ваш поклонник, усердный читатель, - сказал второй.
Да, да, две знаменитости. Ну, так что вы хотели сказать?
А то, что благодаря своей знаменитости, то есть некоторым знаниям, не бог весть какой мудрости, но все-таки довольно основательным, я знаю почти безошибочно, что жить мне осталось даже и не десять лет, а несколько месяцев. Ну, самое большее - год. У меня достоверно установленная и мною самим и сотоварищами по ремеслу смертельная болезнь. И уверяю вас, я всё-таки живу почти как ни в чём не бывало. Только саркастически усмехаюсь: хотел, изволите ли, видеть, всех перещеголять в знании всяческих причин смерти, чтобы славиться и великолепно жить, и на свою голову добился - великолепно узнал свою собственную смерть. То бы меня дурачили, обманывали, - что вы, батенька, мы ещё повоюем, черт возьми! - а тут как обманешь, как соврёшь? Глупо и неловко. До того неловко, что даже пересаливают в откровенности, смешанной с умилением и льстивостью: «Что ж, уважаемый коллега, не нам с вами хитрить… Finita la comedia!»*
- - Кончена комедия! (итал.).
Вы это серьёзно? - спросил первый.
Совершенно серьёзно, - ответил второй. - И ведь главное что? Какой-то там Кай смертен, ergo* умру и я, да ведь когда-то ещё это будет! Но тут, к сожалению, дело совсем иное: не когда то, а через год. А много ли времени год? Будущим летом вы вот так же будете плыть куда-нибудь по синим волнам океана, а в Москве, в Новодевичьем, будут лежать мои благородные кости. Ну и что же? Да то, что я почти ровно ничего не чувствую при мысли об этом и, что хуже всего, вовсе не вследствие какого-то там мужества, которое видят во мне студенты, когда я расписываю им свою болезнь и её течение как нечто интересное с клинической точки зрения, а просто так, по какому-то идиотическому бесчувствию. Да ничего не чувствуют и все окружающие меня, знающие мою роковую тайну. И вот вы, например, - разве вам страшно за меня?
- - Следовательно (лат.).
Страшно ли за вас? Нет, сознаюсь, - в сущности, нисколько.
И, конечно, ничуть не жаль меня?
Нет, и не жаль. И притом вы, я думаю, нисколько не верите в те блаженные места, где нет ни печали, ни воздыхания, а только райские яблочки?
Ну, какая там у нас с вами вера…
И опять оба помолчали. Потом вынули портсигары, закурили.
И ведь заметьте, - сказал первый, тот, что лежал под пледом, - мы ведь с вами ничуть не рисуемся, ничуть не играем сейчас ни друг с другом, ни перед воображаемым слушателем. Говорим мы, право же, очень просто и без всякого предумышленного цинизма, без всякого едкого хвастовства, в котором всё-таки есть всегда некая компенсация: вот, мол, извольте взглянуть, в каком мы положении - ни у кого такого нет. Мы и беседуем просто и умолкаем без всякой значительности, без всякой стоической мудрости. Говоря вообще, более сладострастного животного, чем человек, нет на земле, хитрая человеческая душа изо всего умеет извлекать самоуслаждение. Но в нашем с вами случае я даже и этого не вижу. И это тем более любопытно, что ведь надо прибавить к нашему, как вы выражаетесь, идиотскому бесчувствию ещё всю особенность наших с вами отношений. Мы ведь с вами ужасно тесно связаны. То есть, точнее говоря, должны были бы быть связаны.
Ещё бы! - ответил второй. - Какой ужас, в сущности, причинил я вам. Воображаю, что вы пережили.
Да, и даже гораздо больше, чем вы можете вообразить. И вообще-то это ужасно, весь тот кошмар, который переживает мужчина, любовник, муж, у которого отняли, отбили жену и который по целым дням и ночам, почти беспрерывно, ежеминутно корчится от мук самолюбия, страшных ревнивых представлений о том счастье, которое испытывает его соперник, и от безнадёжной, безысходной нежности, - вернее, половой умилённости - к потерянной самке, которую хочется в одно и то же время и задушить с самой лютой ненавистью, и осыпать самыми унизительными знаками истинно собачьей покорности и преданности. Это вообще несказанно ужасно. А ведь я к тому же не совсем обычный человек, особь с повышенной чувствительностью, с повышенным воображением. Вот тут и представьте, что я переживал в течение целых годов.
Неужели годов?
Уверяю вас, что не менее трёх лет. Да и потом ещё долго одна мысль о вас и о ней, о вашей с ней близости, обжигала меня точно калёным железом. Да оно и понятно. Ну, отбил человек, например, невесту - это ещё туда-сюда. Но любовницу или, как в нашем случае, жену! Ту, с которой ты, извините за прямоту, спал, все особенности тела и души которой знаешь как свои пять пальцев! Подумайте, какой тут простор ревнивому воображению. Как перенести обладание ею другим? Всё это просто выше человеческих сил. Из-за чего же я чуть не спился, из-за чего надорвал здоровье, волю? Из-за чего потерял пору самого яркого расцвета сил, таланта? Вы меня, говоря без всякого преувеличения, просто пополам переломили. Я сросся, конечно, да что толку? Прежнего меня всё равно уже не было да и не могло быть. Ведь в какую святая святых всего моего существования вторглись вы! Царевич Гаутама, выбирая себе невесту и увидав Ясодхару, у которой «был стан богини и глаза лани весной», натворил, возбуждённый ею, чёрт знает чего в состязании с прочими юношами, - выстрелил, например, из лука так, что было слышно на семь тысяч миль, - а потом снял с себя жемчужное ожерелье, обвил им Ясодхару и сказал: «Потому я избрал её, что играли мы с ней в лесах в давнопрошедшие времена, когда был я сыном охотника, а она девой лесов: вспомнила её душа моя!» На ней было в тот день чёрно-золотое покрывало, и царевич взглянул и сказал: «Потому чёрно-золотое покрывало на ней, что мириады лет тому назад, когда я был охотником, я видел её в лесах пантерой: вспомнила её душа моя!» - Вы простите меня за всю эту поэзию, но в ней огромная и страшная правда. Вы только вдумайтесь в смысл этих поразительных слов насчёт вспомнившей души и в то, какой это ужас, когда эту священнейшую в мире встречу нарушает посторонний. Кто знает - я, может быть, тоже выстрелил бы так, что было бы слышно за тысячи миль. И вот, вдруг явились вы…
Ну и что же вы чувствуете ко мне теперь? - спросил господин с прямыми плечами. - Злобу, отвращение, жажду мести?
Представьте себе: ровно ничего. Несмотря на всю вышеприведённую тираду, ровно ничего. Ужас, ужас. Вот тебе и «вспомнила душа моя»! Да ведь вы это хорошо знаете и сами, то есть то, что я ничего не чувствую. Иначе бы не спросили.
Вы правы. Знаю. И это тоже очень страшно.
А нам все-таки не страшно. Сплошной ужас: совсем не страшно.
Да, в сущности, ничуть. Говорят: прошлое, прошлое! А всё вздор. Никакого прошлого у людей, строго говоря, нет. Так только, слабый отзвук какой-то всего того, чем жил когда-то…
И собеседники ещё раз помолчали. Пароход дрожал, шёл; мерно возникал и стихал мягкий шум сонной волны, проносившейся вдоль борта; быстро, однообразно крутилась за однообразно шумящей кормой бечева лага, что-то порою отмечавшего тонким и таинственным звоном: дзиннь… Потом пассажир с прямыми плечами спросил:
Ну, а скажите… Что вы чувствовали, когда узнали о её смерти? Тоже ничего?
Да, почти ничего, - ответил пассажир под пледом. - Больше всего некоторое удивление своему бесчувствию. Развернул утром газету - слегка ударило в глаза: волею божию, такая-то… С непривычки очень странно видеть имя знакомого, близкого в этой чёрной раме, на этом роковом месте газеты, напечатанное торжественно, крупным шрифтом… Затем постарался загрустить: да, мол, и это та самая, которая… Но -
Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
И равнодушно я внимал ей…
Даже и грусти не вышло. Так только, слабая жалость какая-то… А ведь это та самая, которую «вспомнила душа моя», была моя первая и такая жестокая, многолетняя любовь. Я узнал её в пору её наивысшей прелести, невинности и той почти отроческой доверчивости и робости, которая потрясает сердце мужчины несказанно, потому, может быть, что во всякой женственности должна быть эта доверчивая беспомощность, что-то детское, знак того, что девушка, женщина всегда таит в себе будущее дитя. И ведь это мне первому, в каком-то божественном блаженстве и ужасе, отдала она истинно всё, что даровал ей бог, и ведь это её девичье тело, то есть самое прекрасное, что есть в мире, истинно миллионы раз целовал я в таком исступлении, равного которому не было во всей моей жизни. И ведь это из-за неё сходил я с ума буквально день и ночь, целые годы. Из-за неё плакал, рвал на себе волосы, покушался на самоубийство, пил, загонял лихачей, в ярости уничтожал свои лучшие, ценнейшие, может быть, работы… Но вот прошло двадцать лет - и я тупо смотрю на её имя в траурной рамке, тупо представляю себе её в гробу… Представление неприятное, но и только. Уверяю вас, что только. Да и вы теперь, - теперь, конечно, - разве вы что-нибудь чувствуете?
Я? Да нет, что ж скрывать? Конечно, почти ничего… Пароход шёл; с шипением возникала впереди волна за волной, с плеском проносилась мимо, по бортам, однообразно шумела и кипела бледно-снежная дорога, тянувшаяся за кормой. Дул сладкий ветер, звёздный узор неподвижно стоял в вышине, над чёрной трубой, над снастями, над тонким остриём передней мачты…
Но знаете что? - внезапно сказал первый, как бы очнувшись. - Знаете, что главное? Это то, что я никак не мог связать её, умершую, с той, другой, о которой я вам только что говорил. Ну, никак. Совершенно никак. Та, другая, была совсем особо. И сказать, что я ровно ничего не чувствовал к ней, к той, другой, - ложь. Так что я неточно говорил. Совсем не то и не так.
Второй подумал.
Ну и что же? - спросил он.
А то, что почти весь наш разговор идёт насмарку.
Ох, насмарку ли? - сказал пассажир с прямыми плечами. - Та, другая, как им выражаетесь, есть просто вы, ваше представление, ваши чувства, ну, словом, что-то ваше. И значит, трогали, волновали вы себя только самим собой. Разберитесь-ка хорошенько.
Вы думаете? - Не знаю. Может быть… Да, может быть…
Да и долго ли вы волновались и самим-то собой? Десять минут. Ну, полчаса. Ну, день, наконец.
Да, да. Ужасно, но, кажется, вы правы. И где она теперь? Вот там, в этом прелестном небе?
Один аллах ведает, друг мой. Скорее всего, что было.
Вы думаете? Да, да… Скорее всего, что так…
Равнина открытого моря почти чёрным кругом лежала под лёгким и светлым куполом ночного неба. И, затерянный в этой круглой чернеющей равнине, маленький пароход тупо и неуклонно держал свой путь. И без конца тянулась за ним сонно кипящая, бледно-млечная дорога - туда, вдаль, где ночное небо сливалось с морем, где горизонт, в силу противоположности с этой млечностью, казался тёмным, печальным. И крутилась, крутилась бечева лага, и печально и таинственно что-то отмечал, отсекал порою тонкий звон: дзи-инь…
Помолчав ещё некоторое время, собеседники негромко и просто сказали друг другу.
Покойной ночи.
Василий Львович Величко
Величко Василий Львович (2.07.1860-31.12.1903), поэт и общественный деятель, один из вдохновителей и организаторов Русского Собрания (PC).
Родился в г. Прилуки в дворянской семье, происходившей от известного запорожского казака-летописца Самуила Величко, автора «Летописи событий в Юго-Западной России в XVII в.». Детство прошло в родовом хуторе Вернигоровщине, где бывали дружившие с его предками Н. В. Гоголь, М. И. Глинка, Т. Г. Шевченко, Н. И. Костомаров. Образование получил в киевском пансионате Даниэля и в Училище правоведения (1883). Еще в годы учебы в 1880 в «Живописном обозрении» было опубликовано его первое стихотворение. Печатался впоследствии в «Свете», «Русской мысли», «Новом времени», «Вестнике Европы», «Русском вестнике», «Северном вестнике», «Ниве», «Неделе» и др. периодических изданиях. В 1890 вышел первый сборник стихов «Восточные мотивы», а 4 года спустя появились «Второй сборник стихотворений» и «Стихотворения для детей». Кроме стихов Величко написал несколько драматических произведений («Первая муха» (удостоена Грибоедовской премии), «Потомок Дон-Жуана», «Нефтяной фонтан» и др.), писал повести и рассказы. Он был организатором и душой литературного кружка, который существовал в С.-Петербурге в к. 80-х - н. 90-х. Кружок собирался у его родственницы и соавтора некоторых драматических произведений М. Г. Муретовой, которая позднее была членом PC (как и ее дети). В этот кружок входили известные деятели русской культуры философ В.С. Соловьев , писатели Н. С. Лесков и Д. Л. Мордовцев, художники И. Е. Репин и Н. Н. Каразин, ученый А. Н. Веселовский и др. (О своем друге Владимире Соловьеве после его смерти Величко написал прекрасную книгу).
В 1896, порвав все дружеские и литературные связи, Величко уехал в Тифлис редактировать газету «Кавказ». Здесь проявил себя как активный борец за русское дело на Кавказе, превратив газету в боевой патриотический орган, отстаивающий русские национальные интересы. Одновременно он нажил себе множество влиятельных врагов в среде бюрократии. В феврале 1904 о. И. И. Восторгов, выступая на панихиде по усопшему поэту в Тифлисе, отмечал: «Да, так много у него врагов, что даже открытые молитвенные собрания для поминовения покойного служителя русского дела не безопасны в смысле возможности... преследования за них, давления и осуждения со стороны сознательных или бессознательных врагов русского дела». В 1899 вынужден был оставить редакторское кресло, вернулся в Петербург. Отныне делом его жизни стало - зажечь «самосознания зарю» (строка из его стихотворения). Поэт становится не только певцом русской идеи, но и бойцом за русскую идею.
В то время в среде патриотической интеллигенции столицы велась работа по организации националистического кружка. Величко включился в нее, и вскоре было создано Русское Собрание. В апреле 1902 он стал соредактором влиятельного национально-консервативного журнала «Русский вестник», в котором в полной мере раскрылся его талант публициста. В 1902-1903 опубликовал цикл статей, посвященных злободневным проблемам русской жизни, под общим названием Русские речи: «Самоуправление и самодеятельность», «Инородцы и окраины», «Вопрос о рабочих», «Роковой вопрос», «Сионизм» и др. 1903 оказался одним из наиболее плодотворных в его творческой биографии. Величко издал историческую драму «Меншиков» и новый сборник стихов «Арабески», в котором он предстал как продолжатель традиций русской философской лирики. Одно из стихотворений сборника «Русскому Собранию» стало поэтической визитной карточкой патриотического движения. В окт. Величко неожиданно заболел воспалением легких и вынужден был сложить с себя обязанности второго редактора «Русского вестника».
Величко скончался в самом расцвете сил - в возрасте 43 с половиной лет. «Таинственной и загадочной» считал известный духовный писатель С.А. Нилус его смерть, как и умершего незадолго до того (и тоже не старым) его друга В.С. Соловьева . Всего себя без остатка Величко отдавал делу борьбы за национальные интересы России. Даже на смертном одре его мысли были о судьбе Отечества. Очевидец его кончины приводит предсмертные слова поэта, обращенные к друзьям: «Думайте о благе России, Царя и народа!.. Душа Царя - душа народа! Он Божий ставленник, живая связь народа с Богом!.. Народ не виноват в пороках русской интеллигенции. На крыльях его духа Россия вознесется над миром!.. Уходите в деревню! Там будут выработаны формулы, которые победоносно выведут Россию на истинный путь!..». Свидетельство другого очевидца: (Не было ни сутолоки, ни криков. Было тихо и торжественно... Так умирают лучшие русские люди. Чистая и могучая душа поэта и борца русской самобытности уходила из пораженного болезнью тела величаво и спокойно».
Монархисты весьма почитали память поэта и одного из основателей PC. Ежегодно при большом стечении участников проходили вечера его памяти, на которых выступали многие лично знавшие Величко деятели право-монархического движения. В статье «Духовная сущность и свобода писателя» Величко обратился с пламенным призывом ко всем русским литераторам посвятить свой талант служению не идолам бренного мира сего, но вечным идеалам и святыням. Он писал: «Пусть каждый, вступающий в священный храм литературы, скажет себе: «Не хочу быть ярким электрическим фонарем на дверях растленного кафешантана. Я предпочитаю быть еле видной восковой свечечкой пред алтарем моей святыни!!!»».
А. Степанов
Использованы материалы кн.: Черная сотня. Историческая энциклопедия 1900-1917. Отв. редактор О.А. Платонов. М., Крафт+, Институт русской цивилизации, 2008.
Сочинения:
Восточные мотивы. Стихотворения. СПб., 1890;
Второй сборник стихотворений. СПб., 1894;
Владимир Соловьев. Жизнь и творения. СПб., 1902;
Меншиков. Историч, драма в 5 действ., в стихах. СПб., 1903.;
Полн. собр. публиц. соч. В 2-х тт. Т. 1; Кавказ: Русское дело и междуплеменные вопросы. СПб., 1904; Т. 2: Русские речи. СПб., 1905 и др.
Литература:
Апраксин П. Н., Бурнашев С. Н. Последние дни Величко. М., 1904; Бородкин М. М. Памяти Василия Львовича Величко (О его поэзии). Докл. в Рус-ском Собрании и Харьковском отделе // Русский вестник. Кн. 2. 1904. Венгеров С. А. Очерки по истории русской литературы. Изд. 2-е. СПб., 1907; Вожин П. Как умер Величко // Русский вестник. Кн. 2. 1904. Восторгов, о. И. И. Борец за русское дело на Кавказе // Прот. Иоанн Восторгов. Поли. собр. соч. В 5 т. Т. 2. СПб., 1995; Вязигин А. С. В. Л. Величко // В тумане смутных дней. Харьков, 1908; Де-ла-Барт Ф. Литературный кружок 90-х // Известия общества славянской культуры. Т. 2. Кн. 1. 1912; [Любомудров А. А.] Памяти патриота. (По случаю кончины В. Л. Величко). Тула, 1904; Нилус С. А. Близ есть при дверех. М.-СПб., 1999; Петров К. В. В. Л. Величко // Ист. вестник. Кн. 2. 1904; Степанов А. Величко Василий Львович // Святая Русь. Большая Энциклопедия Русского Народа. Русский патриотизм. Гл. ред., сост. О. А. Платонов, сост. А. Д. Степанов. М., 2003; Степанов А. Д. Певец Русской идеи. Василий Львович Величко (1860-1903) // Воинство святого Георгия: Жизнеописания русских монархистов начала XX века. / Сост. и ред. А. Д. Степанов, А. А. Иванов. СПб., 2006; Туманов Г.М. В. Л. Величко. // Характеристики и воспоминания. Заметки кавказского хроникера. Т. 2. Тифлис, 1905.
Рецензии
Татары Бакинской, Елизаветпольской, и отчасти Тифлисской губерний нынче стали побогаче, особливо городские. Строятся на общий лад: дома их бывают и в несколько этажей, с плоской крышей, отличаясь разве большими в целые стены разными окошками, из мельчайших, цветных стекол, вырезанных красивыми узорами. В комнатах мебели почти нет, кроме сундуков, да иногда тахты - очень широкой и низкой скамьи, крытой ковром, как у армян и грузин. Последние проводят всю жизнь на этих тахтах: и спят на них, и едят, но татарин разве заезжего гостя на нее посадить, а сам все сидит и спит на полу. За то ковры есть у самого бедняка, а у зажиточных все дома покрыты ими внутри. Кругом приемной идет под самым потолком полка, на которой выставлена всякая посуда: серебряные, медные или глиняные кувшины и разная туземная утварь. В главной стене камин, с вычурными украшениями, с витыми колонками. Все это только у богатых. У просто зажиточных чаще всего одна комната, разделенная несколькими перегородками, за которыми все хозяйство и домашний скарб. Тут же и сундуки, покрытые войлоками или циновкой; тут же и постели с одеялами, убранные на день в нарочно проделанные ниши в стенах. В одном углу посуда побогаче, оружие, конская сбруя; в другом чувал с мукой, кадки с сырами, горшки с маслами; а кто победней, так у него единственная комната вместе и конюшня и сарай. У некоторых, вместо жилого покоя только деревянный помост в одном конце большого сарая, сложенного как почти все здания на Кавказе, из неотесанного камня. Помост отделен от помещения лошадей и быков лишь резными перилами. Точно также по селам живут и греки, и армяне. Но все же это не самые бедные татары, а имеющие какую-нибудь оседлость. Большинство, кроме каких-нибудь переносных войлочных кибиток на лето, да земляных нор на зиму, ничего не имеют. Едущие по закавказским равнинам, горам или лесам могут видеть, как по обеим сторонам дороги тянутся покрытые зеленью бугорки: между ними копошатся дети и куры; из подземной дверцы валит дым и выползают на свет Божий оборванцы в рыжих бараньих папахах. С трубками в зубах, они собираются по открытым местам погалдеть о мирских делах: это то и есть татарские сакли, зимние местопребывания кочевников.
С ранней весны эти низменные жилища бросаются: татары собирают свои стада, навьючивают домашний скарб, сажают старух и детей на лошадей и быков и отправляются в горы. По мере того как становится жарче, а скот выедает по близости травы, кочевье снимается и направляется выше в горы, на более прохладные стоянки.
Татары прекрасно знают и местность и условия климата в различные времена года: вынуть жерди, поддерживающие войлочную покрышку их алачуги-кибитки и навьючить их на спину быка - им ничего не стоит. Коня своего татарин слишком ценить; он не любит отдавать под вьюк, - на то есть вьючные животные - ослы, мулы, да быки. На лошадь он сам сядет или много, что посадит мать, или любимую жену. Всякая перекочевка - праздник и повод к грабежам и воровству. Сегодня перекочевали мимо деревни или села, - а завтра здесь нескольких штук скота у крестьян или помещика не хватает. Ищи ветра в поле, судись с татарвой перехожей!.. У них первая заслуга - ловкая кража и самое убийство нередкое дело. Христианина убить даже почитается великой заслугой. Утром татарин его у себя примет, как гостя дорого; угостит и, став на колени, обувь с ног снимет. Чуть гость за его саклю или алачугу завернет, татарин не сочтет за грех его обобрать, как липку, а при нужде и кинжал в спину всадит. Девушка-татарка за тихого, заведомо ничего не укравшего, и никого не ограбившего, парня ни за что и замуж не пойдет. В иных татарских обществах для мужчины считается постыдным умереть спокойною смертью дома. Об этом и не пожалеет никто, тогда как умершего от ран, полученных на грабеже, все оплакивают с большими почестями.
Всякий татарин старается иметь в своем жилище особую комнату или хоть угол отдельный для женщин: туда уже не смеет ступить нога ни одного мужчины, кроме хозяина дома. Ужасно положение женщины-татарки: у нее нет никакого голоса в семье, никаких прав. Муж может ее прогнать, променять на другую, взять обратно, если вздумается, бить сколько душе угодно, даже убить безнаказанно, если не узнает и не вступится правительство. Раз было такое дело: татарин привязал жену за косу к дереву и стал ее обстреливать, пока совсем не застрелил. Когда его взяли и привели в суд, он отказался признать себя виновным, говоря, что не хотел убить, даже не целился, а только желал запугать сидевшего в ней "шайтана" (чорта) и его выгнать. Если пуля в нее попала, так это значит, что она шайтана любила больше мужа и он, с ее согласия, сам в нее пулю направил.
- Но почему же ты думаешь, что в ней был шайтан? - спросили его.
- Это я верно знаю! - отвечал бусурман. - После каждого захода солнца, сотворив намаз (молитву), я имел обыкновение изгонять его из моей жены; и всегда, когда я помолившись подходил к ней, она вся дрожала, так "он" ее колотил!
В самом лучшем случае, у самого доброго мужа положение жены безвыходно. Она безмолвная, бесправная раба, незнающая отдыха. Мужчина никогда ей не поможет, не притронется и пальцем к работе, хотя бы женщина надрывалась трудом на глазах его. Он почти всегда жалеет, не только лошадь свою, которая занимает почетное место в семье каждого татарина, но всякое домашнее животное, больше чем жену.
Так как стада баранов главное и почти единственное богатство татар, они гораздо более заботятся об их удобстве, нежели о своем. У них есть даже пословица, гласящая "тот не хозяина, кто не слуга своего барана". А на хорошего коня редкий татарин не променяет всех своих жен. Еще бы! жена почти всегда изменница, да и всюду найдется; а добрый конь верный друг наездника-джигита! его кормилец на грабеже, его спаситель в опасности.
Джигитом, - удальцом и наездником, - стремится быть каждый татарин, начиная с 10 лет. Джигитовка, то есть скачка - вместе слава и наслаждение татарина. В праздничный день татары выезжают на ближайший луг и начинается джигитовка - удалая скачка со стрельбой, с опрокидыванием под брюхо лошади, с подбрасыванием оружия. На всем скаку, летя сломя голову, джигит и ружье заряжает, держа шапку в рубах, и стреляет в цель без промаху, и разом, словно падая, склоняется к земле, подымет свой папах, а иногда и мелкую монету, брошенную в пыль дороги; потом мгновенно выпрямляется в стременах и снова несется, размахивая оружием над забубенной головой или, растянувшись во всю длину на спину лошади, еле придерживается за гриву ее и летит, изображая из себя мертвое тело.
Ловкость татар на коне изумительна! На Кавказе им нет соперников в верховой езде, как впрочем, нет и в воровстве. Сами они сознаются, что нет у них ни простолюдина, ни бека (дворянин), ни агалара (князя), ни даже хана, который не был бы вором и не считал грабежа удальством. Точно также, несмотря на то, что если бы татарину случилось, когда-нибудь утром или вечером не совершить намаза, не помолиться при восходе и заходе солнца, он бы считал себя погибшим грешником, - каждый из них не задумывается фальшиво присягнуть. Они не считают ни грешным, ни бесчестным дать ложное показание на суде.
Впрочем есть в Закавказье два племени татар, которые слывут за тихих и трудолюбивых: это Шекинцы и Талышинцы, в Бакинской губернии. Между ними разбоев совсем не бывает, а воровство или самоуправство - большая редкость.
В. Желиховская - Кавказ и Закавказье (1885)
ПРИЧИНЫ РАЗБОЕВ, ГРАБЕЖЕЙ И ДРУГИХ БЕСПОРЯДКОВ В ЗАКАВКАЗЬЕ И СПОСОБЫ К ИХ ИСКОРЕНЕНИЮ
На просвещенное благоусмотрение его Высокопревосходительства господина Министра внутренних дел Вячеслава Константиновича фон Плеве
Посильный труд бывшего уездного начальника Джеванширского
уезда подполковника Д. С. Барановского, поддержанный
восьмилетней опытностью ближайшего соприкосновения
с народами Закавказского края
Разбои, грабежи и другие беспорядки на Кавказе в последние годы достигли того предела, за который уже и идти некуда. Причина этого печального явления кроется, главным образом, в неправильном понимании задач внутренней политики края, которая в последнее время велась путем диаметрально противоположным, чем это следовало. По моему крайнему разумению, политика эта должна заключаться в общих чертах в следующем. Первое: в принятии самых крутых и решительных мер против адербейджанских татар, ингушей и других хищников, с целью воспрепятствовать им производить грабежи, разбои, кражу скота и сопротивление властям. Параллельно с этим необходимо воздействовать путем образования и других нижеприведенных мер на просвещение этого полудикого мусульманского населения. По мере же восприятия им культуры и русской гражданственности, что, конечно, займет сравнительно продолжительный срок, можно смягчать и административные меры; и второе: по отношению к другим национальностям, населяющим Кавказ, которые не отличаются хищническим характером, как то: грузины, имеретины, армяне и пр., необходимо, чтобы администрация края спокойным, беспристрастным отношением к населению, сочувствием его нуждам и возможным удовлетворением таковых создала элемент, проникнутый гражданственностью, уважающий власть, преданный Государю и действительно чтущий Россию своим отечеством.
Исходя из приведенного общего взгляда, для достижения полного порядка на Кавказе в близком будущем и постепенного его культурного развития нужны следующие коренные реформы: первое и самое важное - это реорганизация административных учреждений. Реорганизация эта должна выразиться, в главных своих основаниях, в следующем.
Усилить временно власть всех младших органов полиции; то есть уездных начальников, их помощников и приставов по отношению к населению всех закавказских губерний вообще, а к полудикому татарскому населению в особенности, дав право наказывать собственною властью всех воров, грабителей, разбойников, укрывателей сих последних, а равно и оказывающих сопротивление распоряжениям властей. Степень этой власти должна быть выражена в разрешении младшим чинам полиции накладывать своей властью следующие наказания: одиночное заключение в тюрьму до трех месяцев и телесное наказание до пятидесяти ударов.
Мотивы таких мер следующие: едва ли кто-нибудь станет утверждать, что гуманными мерами можно отучить быть хищным волка, шакала или гиену, между тем, кроме облика человеческого и дара слова, адербейджанские татары, населяющие Елисаветпольскую, Бакинскую, Эриванскую, Тифлисскую губернии, а частью и Дагестан, ровно ничем не отличаются от этих зверей. Те же отрицательные черты характера: хищничество, вероломство, злость, мстительность, жадность, наглость, дерзость, праздность и пр.; об этом в ярких красках свидетельствует уголовная хроника Кавказа; единственной положительной чертой их является чуткость к неподкупности и справедливости над собою со стороны правительственной власти и вообще лиц, имеющих над ними какие-либо права. Это последнее качество, между прочим, относится только к простому народу; привилегированный же класс-так называемые беки - лишены и этого чувства. Можно сказать с уверенностью, что нет ни одного татарина, который бы не носил в себе задатков разбойника, и если он в данную минуту не находится официально в числе таковых, то либо он еще в них не попался, либо ему не представилось еще удобного случая участвовать в разбое. Простой народ занимается грабежами и разбоями большею частью или, так сказать, для поддержания традиций, чтобы проявить свою лихость и тем заслужить уважение своих соплеменников, прослыть джигитом, или же в силу дурных экономических условий, при наличности которых татарин подыскивает себе одного или нескольких товарищей, вооружается винтовкой, садится на коня и, выбрав по возможности бойкий пункт, выезжает на ночной промысел.
Кроме этих обыденных проявлений хищничества татар, в Закавказье имеют место еще и профессиональные грабежи и разбои, причем главными инициаторами и руководителями являются беки; ими создаются планы разбоев, поражающие иногда грандиозность замыслов и способов исполнения их, причем самое исполнение возлагается беками на своих нукеров (слуг) и лиц, находящихся в имущественной от них зависимости, бывших их крестьян и пр., которых они снабжают оружием, лошадьми и даже одеждой. В случае обнаружения преступления они же являются их покровителями перед властью, устанавливают их alibi, берут их на поруки, а перед вывозом свидетелей к следователю или для разбора дела в суд, подкупают свидетелей, и это им легко дается, так как известно, что за два или три рубля можно достать десятки свидетелей татар по какому угодно делу, которые являются лжесвидетелями каких угодно событий, в качестве якобы очевидцев, и свободно принимают присягу, которую они считают ни во что, при той обстановке, которая практикуется у нас на суде. За это беки получают, конечно, львиную долю добычи. Все выдающиеся разбои в Закавказье, как, например, ограбление в восьмидесятых годах Джан-Ятагского государственного конного завода, где убит начальник этого депо действительный статский советник Вильман и ограблено несколько десятков тысяч денег, ограбление Елисаветпольского губернского врача в 1893 году, разбой в Агдамских садах, где убито 5 человек судебных чиновников в 1895 году под названием Хубларовского дела, есть дело рук беков Шушинского и Джеванширского уездов Елисаветпольской губ., что уже доказано неопровержимыми данными на суде, и тысячи других дел, частью прекращенных за не обнаружением виновных, а частью, хотя и доходивших до разбора судом, но в большинстве случаев окончившихся оправданием безусловно виновных лиц вследствие извращения дел подкупными свидетелями. Татарин нисколько не боится не только тюрьмы, но даже ссылки в каторжную работу или на поселение, так как, отсидев в тюрьме установленный срок и возвратившись в свою среду, он уже пользуется известным почетом и уважением, как у нас приблизительно лицо, окончившее высшее учебное заведение. Присужденный же к ссылке в каторгу совершенно уверен в том, что он в самом непродолжительном времени убежит оттуда, и он не ошибается, потому что действительно, при своем природном уме, хитрости и умении льстить, татарину легко обойти простодушных русских людей, которые будут его караулить, сменяясь на каждом переходе длинного пути до каторги. Для совершения побега татарину помогают также его необыкновенные физические качества, при помощи которых он свободно выскакивает из окна вагона идущего полным ходом поезда, не получив при этом даже царапины, выбрасывается из окна 2-го этажа и успевает скрыться от преследующего его караула. Два-три арестанта татарина, сговорившись между собой, где-нибудь на привале с быстротою молнии набрасываются на караульных солдат, отнимают у них ружья и беспрепятственно убегают; подобных этим случаев нет возможности и перечислить. В результате около 60-ти процентов сосланных в каторгу возвращается ежегодно на родину и каждый из них прежде всего обнаруживает свое присутствие тем, что начинает убивать последовательно, большей частью из-за угла, всех своих явных и тайных врагов как-то: лиц потерпевших, за которых он понес наказание, свидетелей, которые против него показывали, старшину или другое лицо, обнаружившее его преступление и донесшее по начальству, и пр. и пр.
Из книги «Россия и Кавказ. Сквозь два столетия»
Изд. Журнал «Звезда», Санкт-Петербург, 2001
(Стр. 329-339)
Ежедневная аудитория портала Проза.ру - порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
Василий Величко родился 2 июля 1860 г. в городке Прилуки Полтавской губернии в дворянской семье. Род Величко происходил от известного запорожского казака-летописца, автора "Летописи событий в Юго-Западной России в XVII веке" Самуила Величко. Детские годы будущего поэта и общественного деятеля прошли в родовом хуторе Вернигоровщине. Его ближайшие предки были дружны с крупными деятелями российской культуры Николаем Гоголем и Тарасом Шевченко, Михаилом Глинкой и Николаем Костомаровым, которые часто бывали в Вернигоровщине.
В 1870 году Величко был определен для обучения в киевский пансионат Даниэля. В 1883 году окончил курс элитного Императорского Училища правоведения, которое было своего рода "кузницей чиновничьих кадров" Российской Империи.
В биографии Василия Величко отчетливо просматриваются два периода. До 1896 года он - преуспевающий поэт, имя которого можно было часто встретить на страницах многих журналов. Первое стихотворение Величко появилось в 1880 году в "Живописном обозрении". А вскоре его стихи уже печатали "Свет", "Русская мысль", "Новое время", "Вестник Европы", "Русский вестник", "Северный вестник", "Нива", "Неделя" и другие мало-мальски известные тогдашние периодические издания. В 1890 году вышел первый сборник его стихотворений, в 1894 году - второй. Кроме того, Величко был автором нескольких драматических произведений, одно из которых, комедия "Первая муха", было даже удостоено Грибоедовской премии.
Василий Львович был душой литературного кружка, который существовал в конце 80-х - начале 90-х годов в Петербурге и собирался у его родственницы Марии Муретовой. В этот кружок входили крупнейшие деятели русской культуры: друг Величко известный русский философ Владимир Соловьев, писатели Николай Лесков и Даниил Мордовцев, художники Илья Репин и Николай Каразин, профессора университета Александр Веселовский и Александр Ладыженский. Словом, у него было все, что только может желать литератор: популярность в литературных и окололитературных кругах, хотя и не шумный, но устойчивый успех у публики, любовь многочисленных поклонников и друзей.
Но вот в 1896 году Василий Величко порывает с прежним богемным образом жизни и уезжает в Тифлис редактировать газету "Кавказ". После этого все изменилось. У поэта появилось немало влиятельных врагов, его стали реже печатать, против него началась кампания лжи и клеветы. Что же произошло?
На Кавказе он столкнулся с враждебной русскому делу, хорошо организованной и мощной армянской плутократией, сросшейся с продажным чиновничеством. И новый редактор русской газеты объявил войну могущественной мафии. Три года длилась эта борьба. Но силы были слишком неравные, - и в 1899 году Величко вынужден был оставить редакторское кресло. К тому времени он нажил себе немало влиятельных врагов из числа коррумпированной бюрократии. В феврале 1904 года о. Иоанн Восторгов, выступая на панихиде по усопшему поэту в Тифлисе отмечал: "Да, так много у него врагов, что даже открытые молитвенные собрания для поминовения покойного служителя русского дела не безопасны в смысле возможности... преследования за них, давления и осуждения со стороны сознательных или бессознательных врагов русского дела".
Умудренный опытом борьбы за русские национальные интересы, Василий Львович покинул Кавказ и вернулся в Петербург. Настроение в безмятежно спящей столице, не чуявшей страшной угрозы для России, резко контрастировало с ощущениями опаленного в сражениях поэта. Отныне делом его жизни стало - зажечь "самосознания зарю" (строка из его стихотворения). Поэт становится не только певцом русской идеи (как было прежде), но и бойцом за русскую идею. Во многом благодаря его усилиям в 1900 году в Петербурге возник национальный русский кружок, из которого вскоре выросла первая черносотенная организация "Русское Собрание". Поэтому, в некотором смысле Василия Львовича Величко можно назвать черносотенцем номер один.
Свою борьбу он продолжал главным образом на поприще публицистики. В апреле 1902 года известный издатель Виссарион Комаров получил право на издание старейшего консервативного журнала "Русский вестник". Журнал был основан еще в 1856 году одним из корифеев русской журналистики Михаилом Катковым, но к началу ХХ века порядком захирел. Комаров пригласил Василия Величко стать соредактором журнала. Новая редакция замыслила превратить "Русский вестник" в главный рупор национального движения. В первом же номере, вышедшем при новом руководстве, было опубликовано "Письмо к нашим читателям", судя по стилю принадлежавшее перу Василия Величко. В этом обращении редакция заявила о своем намерении сделать журнал "прочным связующим звеном для русских людей, любящих родину и жаждущих плодотворного объединения во имя ее блага". Дабы не возникло никаких сомнений, редакция разъясняла, что основой для объединения должна стать русская триада "Православие, Самодержавие и Народность", которая "суть такая же жизненная истина для России, как крылья для птицы, как воздух для тех, кто дышит".
В "Русском вестнике" в полной мере раскрылся талант Величко-публициста. В 1902-1903 годах он опубликовал цикл статей под общим названием "Русские речи". Статьи были посвящены самым злободневным проблемам русской жизни. Об этом свидетельствуют их заголовки: "Самоуправление и самодеятельность", "Инородцы и окраины", "Вопрос о рабочих". Целых три статьи были написаны по еврейскому вопросу: "Роковой вопрос", "Сионизм" и "Исход". В них, по сути, была сформулирована черносотенная концепция решения еврейского вопроса.
В 1903 году Величко опубликовал историческую драму "Меншиков", готовил к печати новую книгу стихов. Было много других замыслов. Однако осенью он неожиданно заболел и в октябре 1903 года вынужден был сложить с себя обязанности второго редактора "Русского вестника".
... Василий Львович Величко скончался 31 декабря 1903 года. Он умер в самом расцвете сил - в возрасте 43 с половиной лет. Всего себя без остатка отдавал он делу борьбы за национальные интересы России. Даже на смертном одре его мысли были о судьбе Отечества. Очевидец его кончины приводит предсмертные слова поэта, обращенные к друзьям: "Думайте о благе России, Царя и народа!.. Душа Царя - душа народа! Он Божий ставленник, живая связь народа с Богом!.. Народ не виноват в пороках русской интеллигенции. На крыльях его духа Россия вознесется над миром!.. Уходите в деревню! Там будут выработаны формулы, которые победоносно выведут Россию на истинный путь!..". Господь даровал Василию Величко конец благий. Свидетельство очевидца: "Не было ни сутолоки, ни криков. Было тихо и торжественно... Так умирают лучшие русские люди. Чистая и могучая душа поэта и борца русской самобытности уходила из пораженного болезнью тела величаво и спокойно".
По заключению врачей смерть поэта наступила от воспаления легких. Тысячи людей переносят эту болезнь и выздоравливают. А он умер. "Таинственной и загадочной" назвал его кончину известный духовный писатель Сергей Нилус в своей книге "Близ есть, при дверех". И рассказал один примечательный факт, связанный с этой неожиданной смертью.
Величко был близким другом философа Владимира Соловьева. После смерти мыслителя, которая наступила в 1901 году, Василий Львович написал о нем книгу-воспоминание. Как известно, в последние годы жизни Соловьев был полон апокалипсических предчувствий и настроений. Его последнее предсмертное сочинение "Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории" включало вполне самостоятельную "Повесть об антихристе", которой философ придавал важное значение. В связи с этим произведением Величко вспоминал: "Любопытно, что он [Соловьев - А.С.] однажды, прочитав приятелю в рукописи эту повесть, спросил его внезапно:
- А как вы думаете, что мне за это будет?
- От кого?
- Да от заинтересованного лица. От самого!
- Ну, это еще не так скоро.
- Скорее, чем вы думаете.
Приятель Соловьева, рассказавший мне это, и сам тоже немножко мистик, подобно всем верующим людям, добавил потом не без волнения:
- А заметьте, однако: через несколько месяцев после этого вопроса нашего Владимира Сергеевича не стало: точно кто вышиб этого крестоносца из седла".
... А через два года не стало и самого Василия Львовича Величко, рассказавшего эту историю. В связи с этим Сергей Нилус заметил: "Достойно внимания, что и Соловьев, и Величко умерли в молодых еще годах и полном расцвете физических и духовных сил".
В одной из своих статей "Духовная сущность и свобода писателя" Величко обратился с пламенным призывом ко всем русским литераторам посвятить свой талант служению не идолам бренного мира сего, но вечным идеалам и святыням. Он писал: "Пусть каждый, вступающий в священный храм литературы, скажет себе: "Не хочу быть ярким электрическим фонарем на дверях растленного кафешантана. Я предпочитаю быть еле видной восковой свечечкой пред алтарем моей святыни!!!"". Так он и прожил свою жизнь, горя пред алтарем русских Святынь скромной восковой свечой.
Делу русского пробуждения Василий Величко отдал не только талант публициста и организатора, но и свой поэтический дар. Одно из его стихотворений пользовалось особенной популярностью. Его он посвятил своим братьям по борьбе - членам Русского Собрания. Это стихотворение было своего рода поэтической визитной карточкой черной сотни.
РУССКОМУ СОБРАНИЮ
В тумане смутных дней
В нелегкий путь пошли мы,
Огнем любви палимы, -
Любви к земле своей!Тому, кто сердцем верен,
Не страшен сильный враг!
Да будет каждый шаг
Отважен, тверд и мерен!Сплотимся лишь тесней
Вокруг родного дела,
Осветим правдой смело
Туманы смутных дней!Обступим стяг священный,
Как доблестная рать!
За Русь! За нашу мать
Поднимем кубок пенный!За русский пыл в крови,
За славные преданья,
За луч самосознанья
И торжество любви!
В. Л. Величко
Православие, Самодержавие
и Народность суть такая же
жизненная истина для России,
как крылья для птицы,
как воздух для тех, кто дышит.
ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ
Василий Львович Величко родился 2 июля 1860 года в городке Прилуки Полтавской губернии, в дворянской семье. Детские годы будущего поэта и общественного деятеля прошли в родовом хуторе Вернигоровщине. Его ближайшие предки были дружны с крупными деятелями российской культуры - Н. В. Гоголем, М. И. Глинкой, Н. И. Костомаровым, которые часто гостили у семейства Величко.
В 1870 году Василий был определен для обучения в киевский пансионат Даниэля, затем получил образование в элитном Императорском Училище правоведения, которое было своего рода «кузницей чиновничьих кадров» Российской Империи.
ПОЭТИЧЕСКОЕ ТВОРЧЕСТВО
Писать стихи Величко начал еще в бытность студентом. Первое стихотворение появилось в 1880 году в «Живописном обозрении». А вскоре талантливого юношу уже печатали «Свет», «Русская мысль», «Новое время», «Вестник Европы», «Русский вестник», «Северный вестник», «Нива», «Неделя» и другие известные тогда периодические издания. В 1890 году вышел первый сборник стихотворений, в 1894-м - второй. Также Величко написал несколько драматических произведений, одно из которых - комедия «Первая муха» - даже заслужило Грибоедовскую премию.
В поэзии Василий Величко был, прежде всего, продолжателем традиций Русской философской лирики. В его творчестве многое перекликается со стихами Ф. И. Тютчева, А. А. Фета, А. К. Толстого. В то же время ему не чужда и традиция гражданской лирики - М. Ю. Лермонтова и Н. А. Некрасова.
Излюбленная тема творчества и основная цель практической общественной деятельности Величко - пробуждение Русского духа. Став одним из лидеров патриотической организации «Русское Собрание», Василий Львович посвятил ей стихотворение, которое пользовалось большой популярностью в патриотических кругах.
Оно начинается тревожно-возвышенными строками:
В тумане смутных дней
В нелегкий путь пошли мы,
Огнем любви палимы, -
Любви к земле своей!
Но главной особенностью поэзии Василия Величко была историософичность. Его можно с полным правом назвать «певцом Русской идеи». В своем поэтическом творчестве он продолжал традиции Русских мыслителей-консерваторов от славянофилов И. В. Киреевского и А. С. Хомякова до Ф. М. Достоевского и К. Н. Леонтьева. Его прекрасное стихотворение «Русская идея» наглядно демонстрирует, сколь глубоко понимал поэт призвание России и предназначение Русского народа. Как точно и образно показывает он антиномичность Русской идеи!
Не всем постичь ее дано!
В ней мир и меч, покорность и свобода!
Она - в душе могучего народа
Небесной истины зерно!
Столь же точно и глубоко Величко понимает сущность Самодержавной власти:
В непререкаемом сознаньи
Безбрежных прав, владеемых Царем,
Царь падал ниц пред Божьим алтарем -
В мольбе, в надежде, в покаяньи!
Величая Россию «дочь Мессии» , поэт говорит, что Русский народ избран Богом не для господства над другими народами, а для служения:
И знали все, и знают ныне:
В веках скорбей, страданий, славных дел
Свершается таинственный удел -
Служенье крестное святыне!
Таким образом, существо Русской идеи, согласно Величко, составляет безсмертная уваровская триада: «Православие, Самодержавие, Народность».
НА КАВКАЗЕ
В середине 1890-х годов у Василия Львовича Величко было все, чего только может пожелать человек пера: популярность в литературных и окололитературных кругах; хотя и не шумный, но устойчивый успех у публики, любовь многочисленных поклонников и друзей. Его имя встречалось на страницах многих журналов. Однако в 1896 году поэт порывает с богемным образом жизни и уезжает в Тифлис - редактировать газету «Кавказ».
Злые языки связывали неожиданное решение Величко с его необходимостью поправить финансовое положение. Однако люди, имеющие подобную мотивацию, не ведут как Василий Львович: защищая на Кавказе Русские национальные интересы, он нажил себе немало влиятельных врагов. Поэтому более достоверным выглядит предположение, что главным мотивом возглавить издание для поэта стало желание попытаться повлиять на мировоззрение образованного слоя России. Величко был представителем той - немногочисленной - части Русской элиты, которая отчетливо видела опасные тенденции в жизни общества.
Однако в 1899 году не по своей воле Василий Львович оставляет редакторское кресло.
В феврале 1904 года будущий священномученик протоиерей Иоанн Восторгов на панихиде по усопшему поэту в Тифлисе отмечал:
«Да, так много у него врагов, что даже открытые молитвенные собрания для поминовения покойного служителя Русского дела не безопасны в смысле возможности <...> преследования за них, давления и осуждения со стороны сознательных или безсознательных врагов Русского дела. Можно судить поэтому, как тяжка и часто до трагизма тяжка была самая работа покойного Василия Львовича».
Умудренный опытом патриотической борьбы, В. Л. Величко покинул Кавказ. Отныне стремление зажечь «самосознания зарю» (строка из его стихотворения) будет делом его жизни. Поэт стал не только певцом Русской идеи, но и борцом за Русскую идею.
В РЯДАХ ЧЕРНОСОТЕНЦЕВ
В это время в Петербурге велась работа по созданию национального Русского кружка, из которого вскоре выросла первая черносотенная организация «Русское Собрание». Как писал один из современников, она зародилось, «когда любовь к Отечеству была в забвении» , «когда стало невыгодным быть Русским человеком».
Величко становится членом Совета «Русского Собрания». Впрочем, свою борьбу он продолжал главным образом на поприще публицистики. В апреле 1902 года известный издатель, отставной полковник и сербский генерал Виссарион Виссарионович Комаров получил право на издание старейшего консервативного журнала «Русский вестник». Комаров пригласил В. Л. Величко на должность соредактора.
В «Русском вестнике» в полной мере раскрылся талант Величко-публициста. В 1902-1903 годах он опубликовал цикл статей под общим весьма характерным названием «Русские речи». Эти статьи, составившие впоследствии второй том его Полного собрания публицистических сочинений (СПб., 1905), были посвящены самым злободневным вопросам Русской жизни. Их проблематика и даже сами заголовки свидетельствовали о том, что Величко намеревался сформулировать цельную идеологию складывавшегося тогда Русского патриотического движения.
ТАЙНА РОССИИ
Казалось бы, Василий Львович с головой ушел в политическую публицистику и редакторские хлопоты. Однако поэт оставался поэтом. Ничего удивительного, что его больше манили образы, а не логические конструкции. Поэтому Величко не только продолжал писать стихи, но и создал в этот период свое наиболее масштабное художественное произведение - историческую драму в пяти действиях «Меншиков», которая увидела свет в 1903 году. Это величественное художественное полотно, в центре которого - фигура знаменитого полководца и государственного деятеля Александра Даниловича Меншикова.
Любимец Петра Великого и, по выражению Пушкина, «счастья баловень безродный» предстает у Величко не только крупным политиком и сановником, но и носителем Русского национального миросозерцания. Сюжет драмы посвящен последним годам жизни Меншикова, когда он из «полудержавного властелина» превратился в гонимого новым правителем - Императором Петром II - рядового человека.
У Величко Меншиков, имеющий возможность при поддержке гвардии низложить юного Императора, сделавшего ставку на его врагов, склоняет выю перед Помазанником Божиим. В изгнании от него отрекаются его былые друзья, в суровой сибирской ссылке умирают его жена и любимая дочь, но Меншиков, подобно Иову Многострадальному, смиряется и познает истины бытия.
В уста героя поэт вкладывает дорогие для него самого мысли и чувства, к примеру, что подлинное служение Отечеству может иметь только духовно-нравственную основу. Александр Данилович так исповедует цель этого служения:
Лишь тот слуга Престола и Отчизны,
Кто, им служа, стремится к Божьей правде!..
Еще более важная мысль, можно сказать, прозрение Величко излагается в беседе Меншикова со шведским посланником, где сформулирована тайна непобедимости России:
России вы не знаете, барон!
Поймут ее нескоро чужеземцы!..
Она сильна не деньгами, не войском:
Сокрыта мощь в незримых тайниках!
Настанет миг - по щучьему веленью
Все явится: дружины и казна!
Из ничего возникнет все, что нужно!
Не бренные сокровища нам дал,
Не создал их Петра могучий гений,
А лишь открыл таившийся под спудом
Народных сил неистощимый клад!
Народных сил незыблема твердыня!
КОНЧИНА
Всего себя без остатка В. Л. Величко отдавал делу борьбы за национальные интересы России. Даже на смертном одре мысли его были о судьбе Отечества, о Царе и Русском народе.
Очевидец кончины поэта приводит его предсмертные слова поэта, обращенные к друзьям:
«Думайте о благе России, Царя и народа!.. Душа Царя - душа народа! Он - Божий ставленник, живая связь народа с Богом!.. Народ не виноват в пороках Русской интеллигенции. На крыльях его духа Россия вознесется над миром!.. Уходите в деревню! Там будут выработаны формулы, которые победоносно выведут Россию на истинный путь!..»
Василий Львович Величко скончался 31 декабря 1903 года, в самом расцвете сил - в возрасте 43 с половиной лет. По заключению врачей, смерть наступила в результате воспаления легких.
В статье «Духовная сущность и свобода писателя» Величко пламенно призывал всех Русских литераторов посвятить свой талант служению не идолам бренного мира сего, но вечным идеалам и святыням.
Он писал:
«Пусть каждый, вступающий в священный храм литературы, скажет себе:
„Не хочу быть ярким электрическим фонарем на дверях растленного кафешантана. Я предпочитаю быть еле видной восковой свечечкой пред алтарем моей святыни!!!“»
Так он и прожил свою жизнь - сгорел живой свечой пред алтарем Русских святынь.
Подготовила
Татьяна ВИНОГРАДОВА
По книге: Величко В. Л.
Русские речи / Сост. предисл.
и коммент. Степанов А. Д.,
отв. ред. Платонов О. А.
М.: Институт Русской
цивилизации, 2010.