Марк Ферро. Как рассказывают историю детям в разных странах мира

В России переиздали книгу французского историка, опубликованную во Франции почти 30 лет назад. Написанная в популярной форме книга поднимает важные вопросы преподавания истории в школе и фальсификации истории. Анализируя и сравнивая национальные версии истории, оформленные в школьные курсы, автор демонстрирует впечатляющую вариативность «рассказов о прошлом», обнаруживает разные формы существования истории – институциональную историю, контристорию, коллективную память. Мы приводим ссылку на полный текст предыдущего издания, а также послесловие к новому изданию, в котором рассказывается об авторе и советском, а позже российском опыте взаимодействия с собственным прошлым

Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. М., Книжный Клуб 36 6, 2010 Аннотация. 2 издание. Книга «Как рассказывают историю детям в разных странах мира» впервые была издана во Франции почти 30 лет назад. Написанная в популярной форме, книга поднимает важнейшие вопросы преподавания истории в школе, пропаганды исторических званий, фальсификации истории, отношения к историческому наследию. Переводы книги Марка Ферро выходили в Германии, Испании, Японии, Италии, Португалии, Бразилии, Нидерландах, а также в России в 1992 году. За прошедшие десятилетия многое изменилось не только в России и других странах, но и в вопросах преподавания истории. Актуальность бережного отношения к историческому знанию высока сейчас как никогда раньше. Марк Ферро внес необходимые изменения в текст книги и существенно дополнил. В новом виде книга вышла во Франции в 2004. На русском языке книга выходит в переводе именно с этого издания.

Полный текст книги	1 издание. Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира: Пер. с фр. - М.: Высшая школа, 1992
	Хронология От великого трека к Марко Поло Добродетель и мужество буров Как трудно быть поселенцем Проблема «национальных отечеств» африканцев и оправдание апартеида Расистская добросовестность «Черная» контристория? Кредо Мутва
	Стратификация истории в Черной Африке От истории к легенде: Чака, король зулу Пространство прошлого Вторая страта: «Наши предки галлы» Свидетельство молодой сенегалки Соу Ндеи Запрограммированная деколонизация На что бросает свет и о чем умалчивает новая африканская история Чеддо и ислам Антихристианская традиция поэзии суахили Торговля в одном направлении Хронология Исключительная древность и мудрость Индии Чудесная история Рамы и Ситы Очищение и секуляризация истории Букет цветов Ашоки (273 г. до н. э.) О чем не рассказывают юным индийцам Вызов ислама Величие и упадок Великих Моголов Подвиги Шиваджи Англичане, или сказка об обезьяне и двух котах Лицом к лицу с англичанами: непрекращающееся сопротивление Видение победителей Видение индийцев Роль географии Урок ислама Два видение арабов: Ирак Египетская версия Представление об арабском «завоевании»: освобождение Арабы в Азии Арабские династии и генеалогия семьи Мухаммеда Арабизация истории ислама Мусульмане и евреи В основе несчастий арабов – империализм Египет в авангарде антиимпериалистической борьбы: от Мухаммеда Али до Насера Насер – история в картинках Крестовые походы в Израиль А существовала ли вообще французская колонизация Алжира? Перевернутая история «Арабское средневековье было периодом процветания» «Французский Алжир» Краткая хронология Персы, арии, основатели первой великой религии Сила и терпимость – добродетели державы Сасанидов Арабское завоевание Имам Али, настоящий иранский крестьянин Блеск мусульманской Персии «Восстановить величие, существовавшее до арабов» Ассасины (курильщики гашиша) Сефевидская реставрация Величие и упадок Появление русских и англичан Поэзия поддерживает патриотическую историю Турция: прославление гуннов и кочевых цивилизаций Испания: праздник – свидетель истории История во времена нацистов Триумф лжи Фальсификация путем перестановки То, что постыдно, переносится на других Франция: тяга к истории и страх перед ней

Книга Ферро и российский опыт «рассказов о прошлом»

Дмитрий Ермольцев. Послесловие к изданию 2010 г.

(приводится с сокращениями)

Книга Ферро увидела свет в 1981. В течение десятилетия переводы вышли в Англии, США , Японии, Бразилии, Италии, Португалии, Нидерландах, Германии, Испании. Советское издание, разумеется, было невозможно. Русский перевод - появись он тогда - несомненно обогатил бы самиздат и не остался бы незамеченным в диссидентской среде – уж больно насущной для инакомыслящих проблематике было посвящено исследование. Понадобилась перестройка с ее цензурными послаблениями и книжным бумом, чтобы исследование французского историка вышло в нашей стране.

Первое российское издание 1992-го года

В предисловии автора к первому российскому изданию он обращается еще к советскому читателю – а книга, между тем, вышла в 1992 (основная работа по подготовке первого издания шла в 1989, 1990 и до августа 1991 гг.). Специально для советского издания автор объединил главы, посвященные Советскому Союзу и Армении, а издательство выбросило из книжки некоторые «неуместные» эпизоды. Редакторские ухищрения, вызванные политическим контекстом, потеряли смысл - так действительность иллюстрировала рассуждения Ферро об «изменчивом облике истории» в СССР . Немыслимый по нынешним временам тираж - 50 тыс. - соответствовал перестроечному интересу к истории и гуманитарной мысли в целом. В сегодняшней России книга Ферро вряд ли найдет стольких читателей.

За последние десятилетия весь мир претерпел большие изменения в том, что касается идеологий, ценностей, педагогических представлений. Спустя три десятка лет Марк Ферро переработал свой труд с учетом сегодняшних реалий, а Елена Лебедева подготовила перевод нового варианта. Но всех произошедших изменений нынешняя редакция «Как рассказывают историю» не отражает. Трудно предположить, что в современных испанских учебниках восхваляется Франко и замалчиваются репрессии против иудеев и мусульман, как это было полстолетия назад, вряд ли в современной иранской школе национальное начало превозносится над религиозным и воспитываются симпатии к западному миру, как это было до исламской революции 1979. Во многих странах Запада важнейшим трендом стала политкорректность.

И все же сочинение Ферро остается полностью актуальным, ведь его цель - не столько фиксация текущего положения дел, сколько обнажение принципов и механики многообразной зависимости преподавания истории детям от политической конъюктуры.

Преподавание истории и историческая политика

То, что историческая наука и в особенности школьное преподавание истории часто выступают орудием политических манипуляций, воспроизводства мифов и клише, не было новостью и до того, как Марк Ферро предпринял свое исследование. Но Ферро показывает настоящий масштаб явления: фальсификация, недобросовестное интерпретирование прошлого повсеместны. На всех широтах и при любых порядках школьная история служит правящим элитам («история остается одинаково миссионерской: наукообразие и методология служат не более чем “фиговым листком” идеологии»). Но интерес исследования не только в установлении этого печального факта. Ферро показывает, как формируются образовательные доктрины под влиянием религиозных и национальных традиций, как они меняются при смене политических курсов, каким образом строится система преувеличений и умолчаний, призванная вылепить из ребенка лояльного гражданина.

История Ферро

Говоря о складывании тех или иных исторических парадигм, Ферро всегда обращает большое внимание на обстоятельства их возникновения. Будет нелишне обрисовать на этих страницах житейские обстоятельства самого Ферро.

Юность будущего историка пришлась на нацистскую оккупацию. В 1941 семнадцатилетнего выпускника школы, еврея по матери, переправили в «свободную зону», где он продолжил образование и принял активное участие в антифашистском подполье. Его мать, оставшаяся в Париже, погибла. Возможно, именно опыт Второй мировой войны, Холокоста и Сопротивления способствовал интересу Ферро к эпизодам смены политического и социального порядка, к идеологиям. Ферро изучал историю большевистской и национал-социалистической революций, писал и снимал документальное кино о тоталитарных диктаторах - Ленине и Гитлере.

В методологическом отношении Ферро принадлежит к прославленной школе Анналов, являясь соредактором журнала, давшего имя направлению. Конек анналистов - историческая психология, т.е. изучение сознания людей разных эпох, их коллективных представлений (т.н. ментальностей); это предполагает повышенное (и скептичное) внимание исследователя к идеологиям и пропаганде.

Разоблачая идеологические спекуляции на истории, Ферро не обходит молчанием современную ему демократическую Европу, не щадит и своего отечества - Франции. Его подпись стоит под известным обращением , т.н. «Воззванием из Блуа»:

«В свободном государстве ни одна политическая сила не вправе присвоить себе право устанавливать историческую истину и ограничивать свободу исследователя /…/В демократическом обществе свобода историка – это наша общая свобода».

Теоретическая основа книги

Обращение историка-анналиста к образовательной проблематике не случайно: история занимает не последнее место в коллективных представлениях, а «образ других народов или собственный образ, который живет в нашей душе, зависит от того, как в детстве нас учили истории», говорит автор в предисловии. Ферро проводит границу между тем, что думают о прошлом историки, тем, что из этого сообщают школьные учителя и учебники и тем фоновым знанием, которое формируется рассказами старших, беллетристикой, кино и пр.

• Во-первых, институциональная история  - преобладающая в данном социуме и поддержанная основными его институтами, в первую очередь государством - история властвующих. Именно эта форма царит в школе и транслируется через учебники.
• Во-вторых, контристория , противостоящая институциональной. Это история побежденных и подчиненных - различных меньшинств, притесняемых, отрешенных от власти и отодвинутых на периферию социальных групп. Контристория может опираться на не господствующие социальные институты - например, католическая церковь в советской Польше и Литве - такую форму Ферро называет институциональной контристорией. При резких исторических поворотах - скажем, смене политического режима - институциональная история и контристория меняются местами. Оба очага относятся к «истории историков», т.е. книжной.
• Третья форма - индивидуальная или коллективная память общества. Это представления, бытующие как часть повседневной культуры и тесно сплетенные с различными житейскими воззрениями, они могут быть вообще не связаны с научным изучением прошлого, но основываться на семейных, религиозных, этнических и т.п. преданиях.

Как рассказывали историю в СССР

1. Институциональная история в СССР

Каково же соотношение этих трех форм в нашей стране? В советский период, который охватывает исследование Ферро, институциональная история была партийной, т.е. предельно монополистской, идеологизированной и манипуляторской. Советский режим справедливо называют идеократией, и в Стране Советов история прислуживала идеологии более, чем где бы то ни было. Апологетичность, национальное и/или религиозное бахвальство, как показывает Ферро, свойственно любой институциональной истории. Но существуют различные степени мифологизации, и количество осознанно фальсифицированных фактов тоже существенно различается. В этом отношении советская историческая наука и педагогика были уникальны:

подтасовками занимаются «и самые либеральные режимы…Однако за пределами СССР разные интерпретации фактов существуют рядом друг с другом /курсив мой - ДЕ /. В СССР же это совершенно невозможно». Исключительный характер советской интерпретации истории придавал и коммунистический мессианизм, предполагающий прославление СССР как «первого в мире государства рабочих и крестьян» (ср. по Ферро гордость арабов как первых носителей и распространителей истинной веры).

До второй половины 30-х советский взгляд на историю отличал радикальный культ революционности, столь же радикальный интернационализм и резко критическое отношение к дореволюционному прошлому России. С конца 30-х и особенно во время и после войны дореволюционное прошлое частично реабилитируется, а ориентированный на мировую революцию пролетарский интернационализм сменяется русским национализмом и государственничеством в сталинской редакции. Сталинский образ прошлого, опиравшийся в числе прочего на карамзинскую доктрину благодетельности для России сильной власти, единоначалия и централизма, продержался в общих чертах до гибели СССР .

В позднесоветский период мессианский комплекс строителей коммунизма был неотделим от имперских амбиций «страны - победительницы фашизма» (и вообще победительницы), от национально окрашенного великодержавия (восхваление русского народа как старшего в «семье»: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь»). Именно такую конфигурацию идей мы находим во всех советских учебниках по отечественной истории, в советском кино и книгах по истории для детей.

2. Контристория в СССР

Носителями контристории в Советском Союзе были преимущественно диссиденты, читатели Солженицына и других запрещенных авторов и . Их дети знали о ГУЛАГ е, репрессированных народах и вслед за родителями полагали, что Ленин - не освободитель, а диктатор, чекисты - не щит и меч, а скорее топор и плаха революции, СССР  - не рай земной, а печальное во многих отношениях место. Критичность распространялась и на дореволюционную историю - вопреки школе дети либеральной интеллигенции догадывались, что не только СССР не есть всемирный оплот добра, но и Россия не родина слонов, норманисты были в чем-то правы, и т.д. и т.п.

Впрочем, инакомыслящая интеллигенция была не только либеральной, уже в 60-е наметилось возрождение «русской идеи», возобновилось традиционное деление на западников и славянофилов, почвенников и сторонников модернизации. Поклонники национального начала идеализировали Российскую империю, противопоставляя русскую традицию не только коммунистической утопии, но и «западному пути» (в то же время национально окрашенная и, часто, антироссийская контристория формировалась на Украине, в Грузии, Литве и некоторых других «братских республиках»). Контристория очень быстро начала выбрасывать конкурирующие и даже враждующие ветви, как и должно было быть в сложно устроенном, неоднородном, развивающемся через катастрофы обществе.

Стоит ли говорить, что на школе эти подспудные процессы никак не сказывались? Альтернативную информацию, в том числе историческую, в советских условиях дети могли получать почти исключительно изустным путем, как до Гуттенберга (Ферро отмечает, что контристория «может выжить подчас лишь в устной форме». Понятно, что школьная /официальная и домашняя история часто входили в острое противоречие, порой же сложно соединялись и парадоксально преломлялись в сознании людей. Яркий пример: во время недавних войн чеченские комбатанты отождествляли Грозный со Сталинградом, себя с защитниками последнего, федералов же с «фашистскими агрессорами».

3. Коллективная память в СССР

Вообще же коллективная память советского человека аморфна и недостаточно изучена. Историческое сознание и семейная память репрессированных, духовенства, раскулаченных, крымских татар или эстонцев сильно отличались от предписанного официозом. Десятилетия террора заставляли отказываться от прошлого - от собственного о нем мнения, от семейной истории, от передачи памяти о прошлом своим детям. Так, мифология Отечественной войны 1941-45, основополагающая для советской культуры второй половины 20 века, противоречила непосредственному опыту советских пленных, остарбайтеров, миллионов людей, побывавших под оккупацией, но почти полстолетия этот опыт был табуирован, скрыт завесой молчания.

Поздний застой был временем растущего внимания к историческому - следствие окончательного отчуждения общества от идеологии, от самого государства, как бы вышедшего из потока истории и застывшего в брежневском окостенении. Спектр человеческих реакций на выхолащивание общественной жизни в 70-е - 80-е был велик - от эскапизма до попыток осознать сложившееся положение. История годилась и для того, и для другого. В первом случае время предлагало антикварное увлечение древностью, русской стариной, во втором - размышление над причинами русской трагедии (путь, обозначенный Солженицыным). В годы безвременщины интеллигенция удовлетворяла свою тягу к истории книгами и медийными выступлениями Эйдельмана и Лихачева, широкая публика - читая романы Пикуля.

Перестройка и отношение к истории

По-настоящему массовый интерес к истории спровоцировала перестройка. Интерес этот был не академический - как и всякий массовый интерес - а прагматический. В предисловии к первому русскому изданию Марк Ферро замечает:

«Именно в вашей стране сегодня, как нигде, высоки ставки истории».

И тут же поясняет свою мысль: «Не построишь будущее страны не представляя себе как следует ее прошлого и не зная ничего о том, как видят свою историю другие общества». Переосознать прошлое, чтобы пересоздать общественную жизнь - таков был пафос эпохи. Ставки истории падали по мере того, как посткоммунистическое будущее становилось настоящим, надежда сменялась разочарованием или успокоенностью. Как уже было сказано выше, перестроечный тираж Ферро не нашел бы сегодня читателя - точно так же, как нынешним поэтам не собрать стадионов подобно тому, как это делали глашатаи оттепели.

Революция в исторических представлениях была частью общей революции мировоззрения. Прежняя картина мира рушилась. На рубеже 90-х граждане СССР сжигали то, чему поклонялись, и поклонялись тому, что сжигали. Кризис советской институциональной истории - следствие гибели политического режима, с которым она была так тесно связана. В полном соответствии с постулатами Марка Ферро на первый план выступила диссидентская контристория в ее либеральном и националистических вариантах. И не только она - одним из плодов недоверия к официальной историографии, скомпрометированной идеологическими применениями, стала популярность т.н. Новой хронологии Фоменко-Носовского, парадоксальным образом также выступающей в роли контристории - если подразумевать под этим термином прежде всего иную, оппозиционную историю, противостоящую общепризнанной. Главная причина успеха Новой хронологии и других направлений псевдоистории, собирательно именуемых фолк-хистори - именно кризис институциональной истории и отсутствие научной альтернативы, привлекательной для публики. И, конечно же, высокая степень социальной напряженности, широкое недовольство истэблишментом, прислужницей которого видится его оппонентам официальная наука. Не случайно среди сторонников Фоменко мы встречаем героев вчерашней (Александр Зиновьев) и сегодняшней (Гарри Каспаров) оппозиции. Альтернативное прошлое выступает залогом альтернативного буущего.

Как рассказывают историю в России. «Учебник Филиппова»

Одной из черт перестройки был стремительно нараставший разрыв между учебниками, школьной историей как таковой, и общественными настроениями. Глобальная переоценка советского и дореволюционного прошлого, легализация контристории в медиа - все это находилось в разительном несоответствии с состоянием образовательной системы, сохранявшей лояльность государству. Положение меняется после августа 1991.

С 1990-х российские учебники с большим или меньшим успехом пытаются совместить несовместимое - историю условно советскую (институциональную в недавнем прошлом) и условно диссидентскую (вчерашнюю контристорию). Это двоемыслие предопределено двойственным характером современной российской государственности. Новая власть декларировала отказ от духовного наследия Советского Союза («возвращение к общечеловеческим ценностям»), но признала Россию его правопреемником и во многих отношениях выступает продолжателем коммунистической империи. Преемственность, хотя бы и неполная, предполагает ту или иную степень пиетета к предшественнику. Пиетет к Советскому Союзу и верность его наследию выражается в частичной апологии советского государства, в особенности его внешней, военной политики. Влияние диссидентстской контристории проявляется прежде всего в признании и осуждении коммунистического террора, отказе от теории классовой борьбы и некотором смягчении антизападнической линии. Либерализм и почвенничество в школьной истории послесоветской России являются в самых парадоксальных сочетаниях, в т.ч. на страницах одного учебника.

В последнее десятилетие удельный вес «советского» постоянно растет. Шаткий баланс между различными тенденциями в образовании определяется, в полном соответствии с постулатами Марка Ферро, зигзагами государственного курса. Государство, все более обозначающее свою связь с СССР , в т.ч. на уровне символики - взять хотя бы возвращение михалковского гимна - просто не может отказаться от пристального контроля в столь идеологически значимой сфере, как образование. Институт школы, переживший в 90-е воздействие демократической революции, испытывает на себе неизбежные последствия «бархатной реставрации», пользуясь удачным выражением польского публициста Адама Михника.

Не последний фактор, влияющий на преподавание истории - состояние институций и социальных групп, заинтересованных в упразднении государственной монополии на интерпретацию прошлого. И в XIX , и в XX веке носителем контристории - не государственнических и не националистических взглядов на прошлое - была оппозиционная интеллигенция. Послесоветское двадцатилетие интеллигенция не пережила, перестав существовать как заметная общественная сила. Средний класс еще не сформулировал своих ценностных предпочтений. Констатация слабости гражданских институтов в России - общее место отечественной публицистики и социологии. Реже попадает в поле публичного обсуждения другая проблема - отсутствие в гуманитарной сфере сколько-нибудь организованного экспертного сообщества - и, шире, консолидированной профессиональной среды, способной противостоять спекуляциям, исходящим как от государства, так и от различных маргинальных групп. Институциональная слабость академической науки и преподавательского сословия делает возможной ситуацию, при которой стеллажи книжных магазинов заполонены продукцией адептов фолк-хистори, а школьные учителя могут открыто проповедовать сталинизм.

Последовательно применяя принципы Ферро, гипотетический сторонний наблюдатель мог бы успешно реконструировать состояние российской государственности и общественной жизни, опираясь исключительно на учебники. Согласно Ферро, при смене политического режима контристория должна полностью вытеснить институциональную: последняя «хиреет, коль скоро хиреет и умирает институт, на который она опирается». Именно этого и не происходит - советская историческая доктрина жива и крепнет, ясно указуя на природу питающего ее института - современного государства российского. И государство отвоевывает территории, утраченные в 90-е. Важными вехами этой реконкисты стала бурная риторическая компания борьбы с « » и создание «учебников нового поколения» Венцом первой стало учреждение «Комиссии по борьбе с фальсификацией истории». Не слишком деятельная комиссия важна как знак. «Нелегко рассказывать историю Польши под суровым взглядом Советского Союза», - замечает Марк Ферро. Вот Комиссия и обозначает подобный взгляд - ее присутствие, даже и молчаливое, подобно присутствию постового милиционера.

«Учебники нового поколения», наиболее характерно выражающие современные государственные представления, связаны в общественном сознании с именем Филиппова. Споры вокруг « » (на самом деле речь идет о нескольких пособиях, к которым имеет то или иное отношение Филиппов) не утихают третий год. При этом высказывания самих историков, работающих над новой линией учебников, и высказывания высокопоставленных чиновников образуют как бы хорошо слаженный дуэт. Тверской губернатор Дмитрий Зеленин излагает новую доктрину с партийной прямотой - не как книжники и фарисеи, но как власть имеющий:

«Необходимо понимать, что сегодня в России существует сильное государство /…/ авторы учебников истории и обществознания, допущенных к использованию в образовательном процессе, должны оценивать наше прошлое и наше настоящее с государственных позиций. Раньше единого подхода к тому, что учителя говорят детям на протяжении одиннадцати школьных лет, не было. Сейчас настало другое время».

Цитата взята из интервью , посвященному новому учебнику отечественной истории в XX веке под редакцией Филиппова и Данилова.

«Методологической основой данного учебника являются новейшие разработки российских историков, актуализирующие оценки нашей истории с точки зрения задач защиты и укрепления государственного суверенитета, воспитания гражданина-патриота России /…/ Основное внимание учащихся предполагается сконцентрировать на объяснении мотивов и логики действий власти».

Т.е. школьники должны созерцать вершину пирамиды. Постигать высокую целесообразность государства:

«Одной из главнейших задач учебника должны стать стирание искусственной границы между до- и послереволюционной историей России, демонстрация непрерывности и преемственности ее исторического пути».

«Стирание границы» оборачивается частичной апологией Сталина, признанием его «модернизационных» успехов и осуждением концепции тоталитаризма как орудия холодной войны. Было бы ошибкой думать, что методологические принципы маститого автора Александра Данилова сложились давно. Его учебники пятнадцатилетней давности разоблачают «тоталитарную систему», имперскую политику Сталина, подчеркивают катастрофичность российской истории 20 века.

Таким образом, Данилов - Филиппов дают образец внедрения в школу новейшей институциональной истории в ее наиболее откровенном и сервильном варианте.

Полностью в русле сталинистской риторики лежат отповеди Данилова оппонентам, с непременным их причислением к «пятой колонне» и «наймитам Запада»:

«Что касается критики в наш адрес, то она не в последнюю очередь объясняется и попытками дискредитировать власть в определенных политических условиях, коль скоро наша концепция увязывается с позицией власти. Ведь пик критики пришелся на август 2008 года, в период обострения осетино- ­грузинского конфликта. Не случайно критические замечания высказывались первоначально на страницах СМИ , финансируемых из-за рубежа».

Александр Данилов строг, но не будем строги ни к нему, ни к его коллегам-единомышленникам - их можно понять. Положение, при котором государство остается практически единственным заказчиком и оценщиком труда историка, учебной литературы, создает труднопреодолимый соблазн для гуманитарной братии. Брать под козырек, «изгибаться вместе с генеральной линией», пользуясь расхожим советским выражением, гораздо легче, чем иметь собственные взгляды - их защита может оказаться весьма накладным делом. В свое время Марк Ферро дал советским историкам обидное, но справедливое определение: «дипломированные комментаторы официальных речей». Было бы натяжкой сказать, что ничего не изменилось. Современная историческая наука и школа отличаются от советских настолько же, насколько российское государство отличается от СССР . Сегодня различные интерпретации фактов возможны. Подтверждением тому служит наличие независимых ученых и преподавателей. Но существование независимых фигур и возникающие вокруг них конфликты (известная история с репрессированным учебником Игоря Долуцкого) только оттеняют ведущий тренд. Резкие оценки Ферро, сделанные на излете советской империи, по-прежнему актуальны. Как и тогда, в России

«не заметно настоящего стремления сделать историческую науку независимой, самостоятельной по отношению к институтам, будь то государство, политические партии или национальные движения».

Жанр книги Ферро: изящная словесность

Особо следует оговорить жанр книги Ферро. Среди отзывов в Рунете на издание 1992 можно встретить упреки автору в небрежности и даже в сумбурности изложения. Отчасти они вызваны именно непониманием жанра. Русский читатель привык ожидать от книги по истории академической важности, степенности, строгой последовательности. Вообще всякая «серьезная» - т.е. на «серьезные» темы - книга в нашем представлении должна быть основательна и обстоятельна до занудства (легкомыслие дозволяется журналистам). Жанр научно-популярной и вообще познавательной литературы для широкой публики в России слабо развит. «Занимательная Греция» и другие просветительские книги М.Л. Гаспарова могли бы основать традицию, но пока что остаются оазисом среди пустыни – так же, как и Детский проект Людмилы Улицкой, серия отлично написанных и прекрасно оформленных книг, выпущенных микроскопическим тиражом.

Для Франции же обычно, что гуманитарное сочинение почти всегда не только более или менее глубокомысленная аналитика, но и бель летр, изящная словесность. Порою с элементами публицистики, отпечатками идейных и политических пристрастий автора. Традицию писания о важном в непринужденной, остро субъективной, часто парадоксальной манере во Франции освятил еще Мишель Монтень. Для себя мы подобной традиции можем только пожелать. У нас ценится «объективность», стилистическая сухость, тяжеловесность, а зачастую и косноязычие российских научных авторов вызывают нарекания и в самой академической среде. Конечно, в России был остроумный, при всей фундаментальности легкий Ключевский (до него же - элегантнейший рассказчик Карамзин), да и в дальнейшем вплоть до наших дней находились ученые, пишущие занимательно и ярко. Но речь здесь идет не об исключениях, а о норме.

Итак, работа Ферро написана в стилистике эссе - живо, остроумно, порой язвительно. Видно, что за автором стоит длительная литературная традиция, богатая ироническими интонациями, риторическими фигурами, игрой метафор. Но Ферро в первую очередь исследователь, кропотливо изучающий свой предмет. В досужем краснобайстве его не упрекнешь, не упрекнешь и в поверхностности: ни одна из глав книги далеко не исчерпывает ни материала, ни разнообразных ракурсов темы, но любая из глав дает внятное представление о самых характерных особенностях государственного понимания и преподавания истории в той или иной части мира.

Не стоит подходить к Ферро с меркой, предполагающей главным достоинством автора умение «полностью раскрыть», а поелику возможно и закрыть тему. Закрыть тему в данном случае не представляется возможным, проблематика книги не может устареть. Независимым историкам Франции и других стран следовало бы основать неограниченный во времени проект по продолжению труда Ферро - и обновлять его раз эдак в двадцать лет, если не чаще.

Правозащитные организации ведут мониторинг нарушений прав человека по всему миру, журналистские организации отслеживают, как обстоят дела со свободой прессы. Ассоциации независимых историков могли бы проводить экспертизу исторического знания (и незнания) в разных странах.

Известная формула человек есть то, что он ест верна не только в отношении телесной пищи. Духовная пища, щедро приправленная идеологией и враньем, вредна – уж лучше оставаться в невежестве. Ферро «показывает, что люди из разных стран живут в разных, плохо стыкующихся мирах. И только самостоятельно они могут пытаться преодолевать мифы истории, «подаренные» им в школе» - сказано в одном из интернет-откликов на первое русское издание. Неплохо бы историкам облегчить эти попытки, а не помогать идеологам и политикам строить барьеры между мирами. После книги Ферро строить барьеры несколько труднее, а преодолевать мифы немного легче, в этом ее главная общественная ценность.

Марк Ферро

Как рассказывают историю детям в разных странах мира

Прошло десять лет после выхода в свет книги «Как рассказывают историю детям». У Вас в руках советское ее издание. До этого переводы книги вышли в Англии и в США, в Японии и в Италии, в Португалии, в Бразилии, в Нидерландах. Готовятся немецкое и испанское издания.

Но, конечно же, публикация этой книги на русском языке представляет для меня наибольший интерес. Именно в вашей стране сегодня, как нигде, высоки ставки истории. Не построишь будущее страны не представляя себе как следует ее прошлого и не зная ничего о том, как видят свою историю другие общества.

В тексте книги я ничего не менял, хотя сам ход истории меняет в жизни многое. Лишь в главе об СССР я дописал несколько страниц о проблемах истории в период перестройки. Добавлена также глава о второй мировой войне; она написана совсем недавно. В других местах все осталось так, как было десять лет назад. Причем я должен предупредить читателя, что если история Западной Европы занимает в книге ограниченное место, то это сделано умышленно. Пришло время отказываться от европоцентристского понимания истории. И я стремился к этому.

Остается добавить, что без квалифицированной и умной помощи Елены Лебедевой это издание не увидело бы света. И я приношу ей мою благодарность.

Марк Ферро

От переводчика

Переводить сочинение Марка Ферро было трудно. «Гигантский замысел книги, отдающий манией величия», который оправдывает в предисловии автор, ставит и перед переводчиком множество проблем освоения разнородного и обширного материала: исторического, страно– и киноведческого, педагогического. Совершенно бесценной в этой работе была помощь специалистов в разных областях истории, отвечавших на мои вопросы, дававших библиографические справки, наконец, взявших на себя труд прочесть тексты отдельных глав в переводе и высказать свои замечания. Я приношу самую сердечную благодарность М. С. Альперовичу, А. С. Балезину, И. А. Белявской, Ю. Л. Бессмертному, О. И. Варьяш, А. А. Вигасину, Р. Р. Вяткиной, А. Я. Гуревичу, М. В. Исаевой, А. В. Коротаеву, С. И. Лучицкой, А. Н. Мещерякову, А. С. Намазовой, С. В. Оболенской, Б. Н. Флоре, Г. С. Чертковой.

Перед читателем этой книжки также встанет немало проблем. Калейдоскоп дат, имен, названий, исторических событий, ученых сочинений и учебников для детей, фильмов и комиксов – чего здесь только нет. И далеко не все легко воспринимается без помощи комментариев. Однако совершенно невозможно было прокомментировать каждое имя, каждый факт, событие, которые могут оказаться не известными читателю неспециалисту. Это была бы еще одна книга. Комментарии (на них указывают в тексте звездочки) даются лишь там, где они необходимы для точного восприятия мысли автора, и особенно в тех случаях, когда найти информацию в советских справочных изданиях затруднительно.

Несмотря на сказанное, книга Марка Ферро предназначена не только для специалистов историков и педагогов. Она рассчитана прежде всего на широкого читателя. Автор не сковывает себя правилами строгого научного сочинения, это эссе, написанное в совершенно непринужденной манере, как непринужденна и сама его композиция.

Те или иные построения автора могут вызывать сомнения, желание спорить; текст книги все время бередит сознание, будоражит мысль. Он заставляет задуматься, причем не только о смысле науки истории, о том, как наука соотносится с историей, «отпускаемой» всем и каждому. Задумываешься и о том, какова ее роль в формировании взаимоотношений между людьми, группами людей, между народами. И многие мысли автора этой книги оказываются интересными именно для нас, прежде всего для нас. Вот почему, несмотря на все трудности, работа над переводом была удовольствием. Я надеюсь, что его разделят со мной читатели.

Е. Лебедева

Предисловие

Посвящается Вонни

Не нужно себя обманывать: образ других народов или собственный образ, который живет в нашей душе, зависит от того, как в детстве нас учили истории. Это запечатлевается на всю жизнь. Для каждого из нас это открытие мира, открытие его прошлого, и на сложившиеся в детстве представления впоследствии накладываются как мимолетные размышления, так и устойчивые понятия о чем-то. Однако то, что удовлетворяло нашу первую любознательность, пробуждало наши первые эмоции, остается неизгладимым.

Надо суметь разглядеть, различить это неизгладимое, идет ли речь о нас или о других – о Тринидаде, равно как и о Москве или Йокогаме. Это будет путешествие в пространстве, но, разумеется, и во времени. Его особенность – преломление прошлого в зыбких образах. Это прошлое не только не является общим для всех, но и в памяти каждого оно преображается с течением времени; представления наши меняются, по мере того как трансформируются знания, идеологии, по мере того как изменяются функции истории в том или ином обществе.

Сопоставить все эти представления стало в высшей степени важно сегодня, ибо с расширением границ мира, со стремлением к его экономической унификации при сохранении политической обособленности прошлое различных обществ становится более чем когда бы то ни было одной из ставок в столкновениях государств, наций, культур и этнических групп. Зная прошлое, легче овладеть настоящим, придать законные основания власти, претензиям. Ведь именно господствующие структуры: государство, церковь, политические партии и группы, связанные частными интересами, – владеют средствами массовой информации и книгоизданием, финансируют их от выпуска школьных учебников или комиксов до кино или телевидения. Прошлое, которое они отпускают всем и каждому, становится все более и более единообразным. Отсюда глухой протест со стороны тех, чья История оказывается «под запретом».

Впрочем, какая нация, какая группа людей способна еще воссоздать свою собственную историю? Даже у древних народов, имевших объединения и государства в незапамятные времена (вроде волжских хазар или королевства Арелат), их групповая самобытность оказывается растворенной в безымянном прошлом. На Востоке, от Праги до Улан-Батора, все этнические и национальные конфликты до последнего времени объяснялись согласно одной и той же модели, принадлежащей якобы Марксу, но в московской интерпретации. А все общества Юга деколонизируют свою историю, и часто теми же средствами, какими пользовались колонизаторы, т.е. конструируют историю, противоположную той, что им навязывали прежде.

Сегодня у каждой или почти у каждой нации есть несколько историй, накладывающихся одна на другую и сопоставляющихся одна с другой. В Польше, например, та история, что совсем недавно преподавалась в школе, заметно отличается от той, которую рассказывали дома. Русские играли в этих историях не совсем одинаковую роль… Мы обнаруживаем здесь столкновение коллективной памяти с официальной историографией, и в нем наверное проблемы исторической науки проявляются гораздо четче, чем в трудах историков.

История в том виде, как ее рассказывают детям, да и взрослым, позволяет одновременно узнать и то, что общество думает о себе, и то, как изменяется его положение с течением времени. Нужно только не ограничиваться изучением школьных учебников, комиксов, а попытаться сопоставить их с постулатами современной науки. Например, история армянского народа та, что преподают в Советской Армении, та, что учат дети диаспоры (и многие дети в Армении, но дома, в домашнем кругу), и та, которую представляет общераспространенное толкование всемирной истории, – это три разные версии истории. Причем нельзя утверждать, что последняя более реалистична или более законна, чем другие.

В самом деле, истории, независимо от ее тяги к научному знанию, присущи две функции: врачевание и борьба. Эти миссии осуществлялись в разные времена по-разному, но смысл их остается неизменным. Независимо от того, восхваляется ли Иисус Христос во франкистской Испании, нация и государство в республиканскую эпоху во Франции, коммунистическая партия в СССР или в Китае, история остается одинаково миссионерской: наукообразие и методология служат не более чем «фиговым листком» идеологии. Бенедетто Кроче писал в начале XX в., что история в большей мере ставит проблемы своего времени, чем той эпохи, которую, как предполагается, она изучает. Так, фильмы «Александр Невский» Эйзенштейна и «Андрей Рублев» Тарковского, воскрешая русское средневековье, информируют нас один о сталинской России и ее опасениях, связанных с Германией, другой – об СССР брежневских времен, его стремлении обрести свободу и его проблемах в отношениях с Китаем. История, которую преподают сегодня маленьким африканцам, говорит о современных проблемах черного континента не меньше, чем о его прошлом. Книги для детей призваны там прославлять великие африканские империи прошлого, великолепие которых сопоставляется с упадком и отсталостью феодальной Европы в ту же эпоху. Это определенно выполнение функции врачевания. Или там же – и это тоже весьма актуально – клубок спорных вопросов, порожденных конфликтом с исламом, замалчивается, они преуменьшаются или даже при помощи сослагательного наклонения ставится под сомнение их правомерность.

В Карибском регионе, где население лишено корней (негры, китайцы, индийцы и т.д.), история в переложении для детей преображает потомков прежних рабов и кули в граждан мира, которые одни только имеют преимущество принадлежать ко всем культурам человечества. История рабства представляется таким образом, что черный ребенок на Ямайке меньше сочувствует участи своих предков, чем участи несчастных англичан, которых отправляли в Италию во времена Цезаря и которые были первыми рабами.

Что касается функции истории как борца, то тут на ум приходят прежде всего манипуляции, практиковавшиеся в СССР. Долгое время предавался забвению Троцкий, а говорилось только о Сталине, затем имя Сталина исчезло или почти исчезло, а Троцкого стали цитировать часто, но лишь для того, чтобы осудить. С началом перестройки вновь появился Бухарин, стали мягче писать о Троцком, вспомнили Мартова… Еще более радикальна эволюция образования в США. Она состоит в переходе от идеологии melting-pot (Америка, как «плавильный котел», в котором перемешиваются народы, превращаясь в единое целое) к идеологии salad-bowl («салатница»), согласно которой каждая культура сохраняет свою самобытность.

Однако несмотря на все изменения, существует своего рода матрица истории каждой страны: это доминанта, запечатленная в коллективной памяти общества. И очень важно знать суть этой матрицы. Истории и легенды, из которых она состоит, будь то героические подвиги Шиваджи в Индии, злоключения Йосицунэ в Японии, приключения Чаки, короля зулу, или рассказы о Жанне д’Арк, всегда превосходят колоритностью и выразительностью любой анализ; это вознаграждение историку, который тоже ведь является читателем.

Таким образом, я не собираюсь излагать в этой книжке истину, приемлемую для всех, это был бы абсурд и выдумка. Я хотел бы воссоздать разные образы прошлого, которое было пережито многочисленными обществами нашего мира. Разумеется, очень может так случиться, что какой-то образ будет представлять собой прямую противоположность другому; это будут противоположные «истины». В таком случае пусть меня простят: профессиональная привычка историка всякий раз заставляет меня пытаться восстановить правду.

Конечно, в этом кругосветном путешествии по далеким образам прошлого, преподносимым детям СССР или детям Тринидада, я не буду рассматривать всю историю этих стран. Тем не менее я попытаюсь дать общее представление об общностях или нациях, которые оказались в моем поле зрения, верное, насколько возможно, поскольку именно такой общий взгляд лежит в основе представлений любого человека. Я не упущу случая сопоставить разные интерпретации одной и той же проблемы, но я не стану и злоупотреблять этим, так как в этой книге меня интересует каждая национальная история в своей целостной самобытности, видение прошлого, присущее каждой культуре.

Итак, речь идет о том, чтобы поставить под сомнение саму идею традиционной «всемирной истории». Я не веду повествование, начинающееся со времен фараонов и завершающееся похоронами Хомейни или разрушением Берлинской стены, ибо подобный порядок изложения означал бы молчаливое приятие идеологизированного видения истории под знаком ли христианства, марксизма или же попросту приверженности идее прогресса. Равным образом такой порядок означал бы молчаливое признание европоцентризма, потому что в этом случае народы «входят» в Историю лишь тогда, когда их «открывают» европейцы. А в этой книге все совсем по-другому.

Мы неоднократно встретимся с европейским взглядом на историю, но в связи с историей остального мира. А что касается других сторон этой столь хорошо нам знакомой истории, то на страницах этой книги мы сможем соприкоснуться лишь с некоторыми из них.

Ведь достаточно припомнить, что эта история будет одной и той же или почти одной и той же, глядят ли на нее из Парижа или Милана, из Берлина или Барселоны или даже из Загреба. История отождествляется при этом с историей Запада, и здесь обнаруживается проявление одного и того же этноцентризма, только на разных уровнях. Первый – это когда имеются в виду взаимоотношения Европы с народами Азии и Африки или когда внутри самой Европы в русской истории изучают, например, главным образом время после Петра Великого, т. е. время, когда эта страна «европеизируется». Таким образом, и христианство, и технический прогресс, по сути дела, отождествляются с Европой.

Второй уровень этноцентризма проявляется во взаимоотношениях каждой страны с ее соседями. Например, во Франции после того, как появляется имя Карла Великого, Священная Римская империя германской нации практически больше не упоминается, а между тем она существует еще в течение девяти веков. Если и вспомнят, то лишь ее конец в 1806 г. для того, чтобы подчеркнуть роль, которую сыграл Наполеон в ее крушении. Точно так же недооценивают французы и роль романтизма, расцветшего в Германии, его влияние на Европу, зато настаивают на важности последствий Французской революции 1789 г. для Германии. Этот второй тип этноцентризма особенно развит во Франции, в Испании и в Англии; он меньше распространен в Италии, где общенациональное государство сформировалось позже. Зато в Италии (как и во Франции) в истории практикуется этноцентрический подход третьего типа, при котором преувеличивается роль Северной Италии или Северной Франции по отношению к южным провинциям. В Великобритании эта особенность уже давно преодолена: истории Уэльса, Шотландии и Ирландии анализируются сами по себе, а не только в связи с Лондоном, с английским правительством. За «всемирной историей», написана ли она во Франции, в Италии или где-то еще, скрывается этноцентризм в разных формах. В ней все «зарождается» в древнем Египте, Халдее и Израиле, она получает свое развитие в великих цивилизациях Греции и Рима. «Средние века» начинаются с падением Западной Римской империи в 476 г. и с великими варварскими нашествиями, а завершаются с падением Восточной Римской империи в 1453 г. и с турецким завоеванием. Великие географические открытия, гуманизм и Реформация открывают «новое время», а оно уступает место современной эпохе, ведущей отсчет от революции 1789 г.

Я, как увидит читатель, следовал другой логике. Я не стану утверждать, что мой путь – наилучший. Но я предлагаю читателю пройти по нему вместе со мной. Конечно, я не могу помешать ему начать с главы об исламе или с главы о Японии. Я знаю, читатель будет перелистывать книжку, блуждая по страницам, поэтому я почти везде в начале главы поместил своего рода хронологические ориентиры как простую памятку. И еще одно слово читателю.

Гигантский замысел этой книги несколько отдает манией величия, и я должен объясниться и оправдать неизбежные слабости его реализации.

Выбрав пятнадцать – двадцать обществ, которые здесь фигурируют, нужно было исследовать огромное количество учебников, фильмов, комиксов, исторических романов и т. д. на невесть скольких языках, не говоря уже о знакомстве с каждой из этих культур, с поворотами истории каждой нации, со всем разнообразием ее историографии. Это, однако, не испугало меня, я не отказался от идеи, но отказался от мысли, что каждая глава станет «докторской диссертацией»: для этого не хватило бы целой жизни. Да и работа была бы совершенно напрасной, так как, едва пробежав дистанцию до конца, я должен был бы вновь засесть за книги, фильмы и что-то еще, созданное новым поколением, новым бытием. Обилием и разнообразием материала объясняются серьезные различия в подходах к изложению в разных главах книги. Я вполне осознаю, что некоторые мои построения более вольны, чем другие, некоторые разделы всего лишь описательны, реже, чем хотелось бы, поднимаются педагогические проблемы. Но, как я надеюсь, мне по крайней мере удалось очертить панораму без сколько-нибудь важных лакун и впоследствии я смогу преобразовать в главы то, что здесь предлагается лишь в более скромной форме заметок.

Пусть читатель только знает, что я испытывал удовольствие, истинную страсть, когда работал над этой книгой, когда ее писал.

Пусть же она, мой друг, поможет тебе, как и мне, лучше понять ближнего твоего.

1. Пережитки «белой» истории: Йоханнесбург

«– Скажи, мама, почему не любят евреев?

– Потому что они убили Иисуса и отравляли колодцы: когда я была маленькой, меня так учили по Катехизису…

Гейдрих: Я знаю, все это ложь, но какая разница; эта традиция может быть нам полезной».

«Холокост»

Брюссель во время немецкой оккупации

Член организации помощи

– И все же, почему вы больше не хотите прятать ребенка?

Гражданин

– Потому что он вор…

Член организации помощи

– Вор… Но ему нет еще четырех лет…

Гражданин

– И тем не менее он вор…

Член организации помощи

– Ну, послушайте, возможно ли это? Что же он украл?

Гражданин

– Он украл младенца Иисуса…

Член организации помощи

– Украл младенца Иисуса?

Гражданин

– Да, мы с женой готовили рождественские ясли, а он тайком украл младенца Иисуса.

Член организации помощи

(ребенку-еврею)

– Это правда, ты украл младенца Иисуса?

– Неправда, я не украл, я не украл…

Член организации помощи

– Послушай, Самуил, скажи нам правду. Эти дядя и тетя хотят тебе только добра; ты же знаешь, они прячут тебя от немцев…

(в слезах)

– Я не украл… я не украл… ведь младенец Иисус… он еврей… я его спрятал… я укрыл его от немцев…»

По сценарию фильма Э. Хоффенберга и М. Абрамовича «Как будто это было вчера», 1980 г.

Хронология

1488 г. – Бартоломеу Диаш достигает мыса Доброй Надежды.

1652 г. (6 апреля) – Высадка Яна ван Рибека; он представляет Нидерландскую Ост-Индскую компанию.

1658 г. – Первая доставка рабов из Анголы.

1685 г. – Отмена Нантского эдикта во Франции; начало иммиграции французских гугенотов.

XVIII в. – Начало борьбы буров против коса, зулу, а затем других племен банту.

1795 г. – Прекращение деятельности Ост-Индской компании. Образование Батавской республики. Англичане занимают Кап.

1806-1814 гг. – Южная Африка переходит к Англии.

1833 г. – Англичане упраздняют рабство.

1837-1857 гг. – Великий трек

буров под предводительством А. Преториуса.

1838 г. – Победа буров над зулу у реки, получившей в память об этом сражении название Блад-ривер (Кровавая река).

1839 г. – Провозглашение бурами республики Натал.

1843 г. – Англичане аннексируют республику Натал.

1853 г. – Основание бурами республики Трансвааль.

1877 г. – Первое нападение англичан на Трансвааль.

1879 г. – Конец королевства зулу.

Ок. 1880 г. – Открытие алмазов в Кимберли.

1881 г. – Первая война Трансвааля за независимость. Победа Крюгера над англичанами у Маджубы.

1885 г. – Открытие золота в Витватерсланде; массовое прибытие английских иммигрантов.

1890 г. – Сесиль Родс, губернатор Капской колонии, президент «Де Бирс компани», занимавшейся добычей алмазов, ставит задачу подчинения крюгеровского Трансвааля.

1887 г. – Сесиль Родс аннексирует Зулуленд.

1899-1902 гг. – Вторая англо-бурская война. После трех лет борьбы лорд Китченер и лорд Робертс одерживают победу.

1910 г. – Возникновение Южно-Африканского Союза, британского доминиона.

1913 г. – «Закон о землях туземцев» запрещает африканцам приобретение земель вне резерватов.

1925 г. – Голландский язык (африкаанс) становится официальным языком наряду с английским.

Сер. 20-х гг. – Политика «цветного барьера». Согласно закону о «цивилизованном труде», африканцы не должны допускаться к работам, требующим высокой квалификации.

1931 г. – Принятие Вестминстерского статута английским парламентом: существенное расширение прав доминионов, в том числе Южно-Африканского Союза.

1948 г. – Победа на выборах Националистической партии. Лидер партии Малан провозглашает программу апартеида, т. е. обособленного, раздельного существования разных рас, недопустимости какой бы то ни было расовой интеграции.

1959 г. – Закон о развитии самоуправления банту. Начинается создание бантустанов, «национальных отечеств» племен банту. На остальной территории страны африканцы лишались остатков прав. Возникновение Панафриканистского конгресса – националистической организации черных.

1960 г. – Первые крупные выступления африканцев в Йоханнесбурге. Демонстрация в Шарлевиле, пригороде столицы, по призыву Панафриканистского конгресса. Полиция открывает огонь по демонстрантам. В результате погибло 69 человек.

1976 г. – Восстание в Соуэто, африканском пригороде Йоханнесбурга, жестоко подавленное властями. Политика апартеида осуждена ООН.

Понимание исторического процесса как истории белых людей отжило свое, но оно еще живо. «Белая» история при смерти, но «белая» история еще не умерла.

Перечень стереотипов такой «белой» истории, основываясь на систематическом изучении школьных учебников нескольких европейских стран, составили Р. Прейсверк и Д. Перро (I.1). Эти стереотипы, определяющие периодизацию истории, являют собой главные ценности европейцев во взаимоотношениях с остальным миром: уважение к порядку и к закону, национальное единство, монотеизм, демократия, предпочтение оседлого образа жизни и индустриальной экономики, вера в прогресс и т. д. Во всех странах Европы эти ценности примерно одни и те же.

Однако в последние полвека эта история перестала внушать доверие. Сомнения могли, разумеется, исходить и от белых, но ясно, что главным движителем пересмотра стала борьба народов колоний за независимость. Постепенно, по мере деколонизации, под мощным давлением исторического процесса, «белая» история уступала свои позиции.

В 50-е годы в школьных учебниках обнаруживается лишь несколько ничтожных уступок в том, что касается Черной Африки. Так, тукулёров

и ал-Хадж Омара

перестают называть «мусульманскими фанатиками». Омар теперь уже не «грабит Бамбук», а «завоевывает его…» (III. 6. 7).

Требования дипломатии и чувство времени заставляют как-то приспосабливаться даже бывшие метрополии. Например, в 1980 г. из французского учебника для 3-го класса исчезает иллюстрация «Улица после прохода французов» (1907): на этой иллюстрации трупы марокканцев на улице Касабланки.

Однако если на Западе «белая» история уходит из книг, то весьма живучей она остается в коллективном сознании; в этом мы убедимся не раз.

И все-таки в Европе, а тем более за ее пределами «белая» история в чистом виде в 80-е годы уже не существует нигде, за исключением Южной Африки, в стране апартеида. По крайней мере так она излагается белым детям Йоханнесбурга.

История африканерской Африки по своему происхождению является историей белого человека. Она восходит к «христианской» традиции. Спутником страха и одиночества бура на огромных просторах Африки всегда были Библия и ружье.

«Христианские» и одновременно расистские цели преподавания ясно определены в цитируемом документе, относящемся к 1948 г. и воспринимающем формулировки и идеи, возникшие еще в начале XIX в.

«В основе преподавания детям белых родителей и их воспитания должны лежать представления родителей; следовательно, они должны основываться на Священном Писании… любви к тому, что есть наша родина, ее язык и история.

История должна преподаваться в свете Откровения и пониматься как исполнение воли Божьей по отношению к миру и к человечеству. Мы верим, что Сотворение мира, Грехопадение, Воскресение Иисуса Христа являются основополагающими историческими фактами и что жизнь Иисуса Христа была великим поворотом в мировой истории.

Мы думаем, что Бог задумал существование отдельных наций, отдельных народов и даровал каждому из них свое призвание, свои задачи, свои способности. Молодежь с верой воспринимает обеты старших только в том случае, если она знает историю, т. е. имеет ясное представление о нации и о ее наследии. Мы считаем, что вслед за изучением родного языка единственным способом внушения любви одних к другим является патриотическое обучение национальной истории» (III. 3).

От великого трека к Марко Поло

Великий трек – это наряду с прибытием первых колонистов одно из основных событий истории африканеров. Великий трек – это решение всего народа пересечь страну в поисках земли, которая стала бы для него прибежищем, спасением от власти англичан, хозяйничавших на Капе с 1815 г.

Буры желали таким образом обеспечить сохранение своих верований, сохранение африкаанс в качестве официального языка, сохранение своего традиционного образа жизни и «традиционных» форм взаимоотношений с африканцами, которые стремились изменить англичане, давая африканцам равный статус с белыми. «Это было противно закону Бога и восставало против естественных различий рас и религий. Такое унижение было невыносимо для всякого доброго христианина; вот почему мы предпочли удалиться, дабы сохранить в чистоте наши убеждения».

Такая концепция взаимоотношений между белыми и черными была записана в конституции первой республики африканеров Трансвааль, основанной в 1852 г.: «Не будет идти речи ни о каком равенстве между белыми и небелыми ни в делах церкви, ни в делах государства».

Как заметила М. Корневэн (III. 20), Великий трек буров точно повторяет исход Моисея, это поиск обетованной земли. Священен его маршрут, священны также определенные моменты и места, через которые проходят его пути. Так, например, день, когда Андриес Преториус воззвал ко Всевышнему, – это день, когда бурский народ заключил пакт с Богом. Озаренный клятвой, он одержал блестящую победу над зулу на Кровавой реке, и тридцать лет спустя буры восстановили на этом месте свой лагерь. Впоследствии они точно так же отмечали памятными знаками места, где вели первые бои за независимость против англичан. Лорд Милнер распорядился сбросить эти памятники в Индийский океан, поскольку понимал значение символических предметов.

Итак, эти места, эти камни, эти предметы составляют вехи истории африканеров. В школьных учебниках их перечню посвящена целая глава. Единственный в своем роде пример. История в Южной Африке – это история паломничества.

Решение уйти было принято совершенно свободно, поэтому Великий трек свидетельствует о воле буров противостоять навязыванию им законов и обычаев, противных их убеждениям.

Символика Великого трека пронизывает всю их историю.

Вот, например, начало учебника истории для 3-го класса. Речь идет, как ни странно… о Марко Поло. Очевидно, что цель первой главы – определить место Южной Африки в мире, очертить пути великих географических открытий. Из предшествующих рассуждений можно понять, почему здесь вдруг появляется Марко Поло. Они позволяют прочесть эту главу по-новому, увидеть в ней своего рода предварительные размышления на тему событий, которые последуют дальше.

В школах Ферро . Как рассказывают историю детям в разных странах мира . М., 1992. Но К. К. Рокоссовский, маршал СССР... , Блаха, Барток, Крудь, Бортник, Лугоши, Марко и т. д. Как бы то ни было, венгерские...

Предисловие

Посвящается Вонни

Не нужно себя обманывать: образ других народов или собственный образ, который живет в нашей душе, зависит от того, как в детстве нас учили истории. Это запечатлевается на всю жизнь. Для каждого из нас это открытие мира, открытие его прошлого, и на сложившиеся в детстве представления впоследствии накладываются как мимолетные размышления, так и устойчивые понятия о чем-то. Однако то, что удовлетворяло нашу первую любознательность, пробуждало наши первые эмоции, остается неизгладимым.

Надо суметь разглядеть, различить это неизгладимое, идет ли речь о нас или о других – о Тринидаде, равно как и о Москве или Йокогаме. Это будет путешествие в пространстве, но, разумеется, и во времени. Его особенность – преломление прошлого в зыбких образах. Это прошлое не только не является общим для всех, но и в памяти каждого оно преображается с течением времени; представления наши меняются, по мере того как трансформируются знания, идеологии, по мере того как изменяются функции истории в том или ином обществе.

Сопоставить все эти представления стало в высшей степени важно сегодня, ибо с расширением границ мира, со стремлением к его экономической унификации при сохранении политической обособленности прошлое различных обществ становится более чем когда бы то ни было одной из ставок в столкновениях государств, наций, культур и этнических групп. Зная прошлое, легче овладеть настоящим, придать законные основания власти, претензиям. Ведь именно господствующие структуры: государство, церковь, политические партии и группы, связанные частными интересами, – владеют средствами массовой информации и книгоизданием, финансируют их от выпуска школьных учебников или комиксов до кино или телевидения. Прошлое, которое они отпускают всем и каждому, становится все более и более единообразным. Отсюда глухой протест со стороны тех, чья История оказывается «под запретом».

Впрочем, какая нация, какая группа людей способна еще воссоздать свою собственную историю? Даже у древних народов, имевших объединения и государства в незапамятные времена (вроде волжских хазар или королевства Арелат), их групповая самобытность оказывается растворенной в безымянном прошлом. На Востоке, от Праги до Улан-Батора, все этнические и национальные конфликты до последнего времени объяснялись согласно одной и той же модели, принадлежащей якобы Марксу, но в московской интерпретации. А все общества Юга деколонизируют свою историю, и часто теми же средствами, какими пользовались колонизаторы, т.е. конструируют историю, противоположную той, что им навязывали прежде.

Сегодня у каждой или почти у каждой нации есть несколько историй, накладывающихся одна на другую и сопоставляющихся одна с другой. В Польше, например, та история, что совсем недавно преподавалась в школе, заметно отличается от той, которую рассказывали дома. Русские играли в этих историях не совсем одинаковую роль… Мы обнаруживаем здесь столкновение коллективной памяти с официальной историографией, и в нем наверное проблемы исторической науки проявляются гораздо четче, чем в трудах историков.

История в том виде, как ее рассказывают детям, да и взрослым, позволяет одновременно узнать и то, что общество думает о себе, и то, как изменяется его положение с течением времени. Нужно только не ограничиваться изучением школьных учебников, комиксов, а попытаться сопоставить их с постулатами современной науки. Например, история армянского народа та, что преподают в Советской Армении, та, что учат дети диаспоры (и многие дети в Армении, но дома, в домашнем кругу), и та, которую представляет общераспространенное толкование всемирной истории, – это три разные версии истории. Причем нельзя утверждать, что последняя более реалистична или более законна, чем другие.

В самом деле, истории, независимо от ее тяги к научному знанию, присущи две функции: врачевание и борьба. Эти миссии осуществлялись в разные времена по-разному, но смысл их остается неизменным. Независимо от того, восхваляется ли Иисус Христос во франкистской Испании, нация и государство в республиканскую эпоху во Франции, коммунистическая партия в СССР или в Китае, история остается одинаково миссионерской: наукообразие и методология служат не более чем «фиговым листком» идеологии. Бенедетто Кроче писал в начале XX в., что история в большей мере ставит проблемы своего времени, чем той эпохи, которую, как предполагается, она изучает. Так, фильмы «Александр Невский» Эйзенштейна и «Андрей Рублев» Тарковского, воскрешая русское средневековье, информируют нас один о сталинской России и ее опасениях, связанных с Германией, другой – об СССР брежневских времен, его стремлении обрести свободу и его проблемах в отношениях с Китаем. История, которую преподают сегодня маленьким африканцам, говорит о современных проблемах черного континента не меньше, чем о его прошлом. Книги для детей призваны там прославлять великие африканские империи прошлого, великолепие которых сопоставляется с упадком и отсталостью феодальной Европы в ту же эпоху. Это определенно выполнение функции врачевания. Или там же – и это тоже весьма актуально – клубок спорных вопросов, порожденных конфликтом с исламом, замалчивается, они преуменьшаются или даже при помощи сослагательного наклонения ставится под сомнение их правомерность.

В Карибском регионе, где население лишено корней (негры, китайцы, индийцы и т.д.), история в переложении для детей преображает потомков прежних рабов и кули в граждан мира, которые одни только имеют преимущество принадлежать ко всем культурам человечества. История рабства представляется таким образом, что черный ребенок на Ямайке меньше сочувствует участи своих предков, чем участи несчастных англичан, которых отправляли в Италию во времена Цезаря и которые были первыми рабами.

Что касается функции истории как борца, то тут на ум приходят прежде всего манипуляции, практиковавшиеся в СССР. Долгое время предавался забвению Троцкий, а говорилось только о Сталине, затем имя Сталина исчезло или почти исчезло, а Троцкого стали цитировать часто, но лишь для того, чтобы осудить. С началом перестройки вновь появился Бухарин, стали мягче писать о Троцком, вспомнили Мартова… Еще более радикальна эволюция образования в США. Она состоит в переходе от идеологии melting-pot (Америка, как «плавильный котел», в котором перемешиваются народы, превращаясь в единое целое) к идеологии salad-bowl («салатница»), согласно которой каждая культура сохраняет свою самобытность.

Однако несмотря на все изменения, существует своего рода матрица истории каждой страны: это доминанта, запечатленная в коллективной памяти общества. И очень важно знать суть этой матрицы. Истории и легенды, из которых она состоит, будь то героические подвиги Шиваджи в Индии, злоключения Йосицунэ в Японии, приключения Чаки, короля зулу, или рассказы о Жанне д’Арк, всегда превосходят колоритностью и выразительностью любой анализ; это вознаграждение историку, который тоже ведь является читателем.

Таким образом, я не собираюсь излагать в этой книжке истину, приемлемую для всех, это был бы абсурд и выдумка. Я хотел бы воссоздать разные образы прошлого, которое было пережито многочисленными обществами нашего мира. Разумеется, очень может так случиться, что какой-то образ будет представлять собой прямую противоположность другому; это будут противоположные «истины». В таком случае пусть меня простят: профессиональная привычка историка всякий раз заставляет меня пытаться восстановить правду.

Конечно, в этом кругосветном путешествии по далеким образам прошлого, преподносимым детям СССР или детям Тринидада, я не буду рассматривать всю историю этих стран. Тем не менее я попытаюсь дать общее представление об общностях или нациях, которые оказались в моем поле зрения, верное, насколько возможно, поскольку именно такой общий взгляд лежит в основе представлений любого человека. Я не упущу случая сопоставить разные интерпретации одной и той же проблемы, но я не стану и злоупотреблять этим, так как в этой книге меня интересует каждая национальная история в своей целостной самобытности, видение прошлого, присущее каждой культуре.

Итак, речь идет о том, чтобы поставить под сомнение саму идею традиционной «всемирной истории». Я не веду повествование, начинающееся со времен фараонов и завершающееся похоронами Хомейни или разрушением Берлинской стены, ибо подобный порядок изложения означал бы молчаливое приятие идеологизированного видения истории под знаком ли христианства, марксизма или же попросту приверженности идее прогресса. Равным образом такой порядок означал бы молчаливое признание европоцентризма, потому что в этом случае народы «входят» в Историю лишь тогда, когда их «открывают» европейцы. А в этой книге все совсем по-другому.

Мы неоднократно встретимся с европейским взглядом на историю, но в связи с историей остального мира. А что касается других сторон этой столь хорошо нам знакомой истории, то на страницах этой книги мы сможем соприкоснуться лишь с некоторыми из них.

Ведь достаточно припомнить, что эта история будет одной и той же или почти одной и той же, глядят ли на нее из Парижа или Милана, из Берлина или Барселоны или даже из Загреба. История отождествляется при этом с историей Запада, и здесь обнаруживается проявление одного и того же этноцентризма, только на разных уровнях. Первый – это когда имеются в виду взаимоотношения Европы с народами Азии и Африки или когда внутри самой Европы в русской истории изучают, например, главным образом время после Петра Великого, т. е. время, когда эта страна «европеизируется». Таким образом, и христианство, и технический прогресс, по сути дела, отождествляются с Европой.

Второй уровень этноцентризма проявляется во взаимоотношениях каждой страны с ее соседями. Например, во Франции после того, как появляется имя Карла Великого, Священная Римская империя германской нации практически больше не упоминается, а между тем она существует еще в течение девяти веков. Если и вспомнят, то лишь ее конец в 1806 г. для того, чтобы подчеркнуть роль, которую сыграл Наполеон в ее крушении. Точно так же недооценивают французы и роль романтизма, расцветшего в Германии, его влияние на Европу, зато настаивают на важности последствий Французской революции 1789 г. для Германии. Этот второй тип этноцентризма особенно развит во Франции, в Испании и в Англии; он меньше распространен в Италии, где общенациональное государство сформировалось позже. Зато в Италии (как и во Франции) в истории практикуется этноцентрический подход третьего типа, при котором преувеличивается роль Северной Италии или Северной Франции по отношению к южным провинциям. В Великобритании эта особенность уже давно преодолена: истории Уэльса, Шотландии и Ирландии анализируются сами по себе, а не только в связи с Лондоном, с английским правительством. За «всемирной историей», написана ли она во Франции, в Италии или где-то еще, скрывается этноцентризм в разных формах. В ней все «зарождается» в древнем Египте, Халдее и Израиле, она получает свое развитие в великих цивилизациях Греции и Рима. «Средние века» начинаются с падением Западной Римской империи в 476 г. и с великими варварскими нашествиями, а завершаются с падением Восточной Римской империи в 1453 г. и с турецким завоеванием. Великие географические открытия, гуманизм и Реформация открывают «новое время», а оно уступает место современной эпохе, ведущей отсчет от революции 1789 г.

Я, как увидит читатель, следовал другой логике. Я не стану утверждать, что мой путь – наилучший. Но я предлагаю читателю пройти по нему вместе со мной. Конечно, я не могу помешать ему начать с главы об исламе или с главы о Японии. Я знаю, читатель будет перелистывать книжку, блуждая по страницам, поэтому я почти везде в начале главы поместил своего рода хронологические ориентиры как простую памятку. И еще одно слово читателю.

Гигантский замысел этой книги несколько отдает манией величия, и я должен объясниться и оправдать неизбежные слабости его реализации.

Выбрав пятнадцать – двадцать обществ, которые здесь фигурируют, нужно было исследовать огромное количество учебников, фильмов, комиксов, исторических романов и т. д. на невесть скольких языках, не говоря уже о знакомстве с каждой из этих культур, с поворотами истории каждой нации, со всем разнообразием ее историографии. Это, однако, не испугало меня, я не отказался от идеи, но отказался от мысли, что каждая глава станет «докторской диссертацией»: для этого не хватило бы целой жизни. Да и работа была бы совершенно напрасной, так как, едва пробежав дистанцию до конца, я должен был бы вновь засесть за книги, фильмы и что-то еще, созданное новым поколением, новым бытием. Обилием и разнообразием материала объясняются серьезные различия в подходах к изложению в разных главах книги. Я вполне осознаю, что некоторые мои построения более вольны, чем другие, некоторые разделы всего лишь описательны, реже, чем хотелось бы, поднимаются педагогические проблемы. Но, как я надеюсь, мне по крайней мере удалось очертить панораму без сколько-нибудь важных лакун и впоследствии я смогу преобразовать в главы то, что здесь предлагается лишь в более скромной форме заметок.

Пусть читатель только знает, что я испытывал удовольствие, истинную страсть, когда работал над этой книгой, когда ее писал.

Пусть же она, мой друг, поможет тебе, как и мне, лучше понять ближнего твоего.