§ 10. Взгляд сверху Перед нами паттерн: узор на гигантском ковре, сотканном за тысячелетия человеческой мыслью. Узор многообразен, многокрасочен, хотя местами на нём остались непроявившиеся участки. Спокойно скользит по нему взор. И как бы разнообразны ни были различные

Среди важных подвижек в государственном строе и экономике России, к которым привела революция 1905-1907 гг., были образование Государственной думы и начатая П. А. Столыпиным аграрная реформа.

Булыгинская дума.

Созыву I Государственной думы предшествовала неудавшаяся попытка самодержавия сконструировать подконтрольную себе Думу. В самом начале революции, 18 февраля 1905 г., царь издал рескрипт (предписание министру) о намерении созвать Государственную думу - высший законосовещательный орган Российской империи. В июле проект закона об учреждении Думы и положение о выборах в нее разработал новый министр внутренних дел А. Г. Булыгин (сменивший на этом посту после событий 9 января П. Д. Святополк-Мирского). 6 августа манифест о созыве Думы и положение о выборах были опубликованы. Проектировался не имеющий законодательной силы совещательный орган при царе, который на 85 % должен был состоять из помещиков и крупной буржуазии, причем рабочие и крестьяне к голосованию не допускались. Оценив это в разгар революции

как недостаточную, бутафорскую уступ, самодержавия, левореволюпионные и либерально-оппозиционные силы объединялись в бойкоте Булыгинской думы (названной так по имени разработчика проекта), которая так и не была созвана.

Особенности российского паламентаризма. В Манифесте 17 октября 1905 г. под давлением Октябрьской политической стачки царь обещал созыв Государственной думы как законодательного органа. Новый избирательный закон, расширяющий права рабочих, был издан 2 декабря 1905 г.- в разгар Московского вооруженного восстания. Но и по нему к голосованию допускалась только 1/5 часть населения. Выборы прошли весной 1906 г., но и они не были всеобщими, равными и прямыми.

С появлением Государственной думы в России возник двухпалатный парламент. Верхней палатой стал Государственный совет (в него входили сановники по назначению царя), нижней - выборная Государственная дума. Она могла контролировать 60 % статей росписи государственных расходов (бюджета) и обладала правом депутатского запроса. Но император по-прежнему сохранял всю полноту власти, в том числе законодательной, поскольку думские законопроекты затем обсуждались Госсоветом и утверждались самим царем.

Таким образом, демократизм введения института выборной Думы ограничивался царем и царской администрацией в лице подконтрольного ему Госсовета.

I и IIГосударственные думы. Первая и вторая Думы действовали в период революции 1905-1907 гг., были достаточно радикальными и потому обе были распущены царем.

Государственная дума (27 апреля - 8 июля 1906 г., председатель - кадет, проф. С. А. Муромцев) открылась 27 апреля 1906 г., но вместо пяти лет проработала только 72 дня. За неполных 2,5 месяца своего существования I Дума сделала 391 запрос о неправомочных или противозаконных действиях властей. Газеты печатали отчеты о думской работе, и таким образом депутатские запросы становились широко известными и играли большую пропагандистскую роль.

Большинство в этой Думе составляли кадеты (161 место). Большевики в Думу не попали, как и в случае с Булыгинской думой бойкотировали выборы и в I Госдуму. (Позднее они признали свою ошибку.)

Просуществовав немногим более двух месяцев, I Государственная дума была распущена царем. В ответ депутаты разогнанной Думы (главным образом, кадеты) собрались в июле 1906 г. в Выборге и обратились через печать к народу от имени двухсот буржуазно-либеральных депутатов с «Выборгским воззванием», в котором призывали население к ненасильственным дей

ствиям гражданского неповиновения властям (до созыва новой Думы не платить налоги, не давать солдат для армии и пр.).

В разных городах начались вдохновляемые полицией убийства революционеров, еврейские погромы. 18 июля 1906 г., через 10 дней после роспуска Думы, в Териоках (ныне Зеленогорск) был убит наемными убийцами крупный экономист, общественный деятель, член I Думы М. Я. Герценштейн. Усиленно создавались черносотенные организации. Самой крупной из них был Союз русского народа, организованный в октябре 1905 г. доктором А. И. Дубровиным и помещиками В. М. Пуришкевичем и Н. Е. Марковым.

IIГосударственная дума (20 февраля - 2 июня 1907 г., председатель - кадет Ф. А. Головин) просуществовала 103 дня. Большинство мест в ней занимали трудовики (представители «трудовой группы» - мелкобуржуазной демократической фракции депутатов-крестьян и народнической интеллигенции), требовавшие демократических свобод и национализации помещичьих земель. Они имели во II Думе 104 места. Кадетов было вдвое меньше, чем в прежней Думе, из-за арестов, которым они подверглись за публикацию «Выборгского воззвания». Обе Думы, избираемые на срок 5 лет, были левыми и вскоре были распущены царем из опасения, что будут приняты предложения трудовиков о принудительном отчуждении помещичьих земель.

Как уже говорилось, разгон II Государственной думы и издание нового избирательного закона означали конец Первой российской революции.

/77 и IV Государственные думы. Эти Думы действовали главным образом в межреволюционный период, именуемый думской монархией, или «полусамодержавием» Николая П.

III Государственная дума (1 ноября 1907 - 9 июня 1912 г., председатели -октябристыН. А. Хомяков, 1907-1910 гг.; А. И. Гучков, 1910-1911 гг.; В. М. Род-зянко, 1911-1912 гг.) - была единственной, проработавшей полный срок.

IVГосударственная дума (15 ноября 1912 - 6 октября 1917 г., председатель - октябрист В. М. Родзянко) действовала в условиях Первой мировой войны и начавшейся новой революции. В III и IV Госдумах складывалось октябристско-кадетское большинство.

Социал-демократическая фракция в Думах была небольшой: в I Думе -17 депутатов, во II - 65, в III - 19 (в том числе 4 большевика), в IV Думе -14 социал-демократов (из них 6 большевиков).

В декабре 1912 г. IV Государственная дума призвала правительство вернуться к выполнению обещаний Манифеста 17 октября 1905 г. Кадеты внесли законопроект о демократических свободах, который не был утвержден царем. 26 июля 1914 г. все думские фракции, кроме социал-демократической, проголосовали за военные кредиты, поддержав правительство в только что начавшейся Первой мировой войне. В августе 1915 г. кадеты и октябрис

ты создали в Думе «Прогрессивный блок». Это была умеренная и последняя легальная попытка буржуазии заставить царизм стать, наконец, на путь реформ ради собственного же сохранения. Как и предыдущие, она оказалась безуспешной.

25 февраля 1917 г. в разгар революционных выступлений в Петрограде10 занятия Думы были прерваны царем. Формально она существовала до осени, но в полном составе уже не собиралась. В связи с предстоявшими выборами в Учредительное собрание Временное правительство 6 октября распустило IV Думу.

18 декабря 1917г. Государственная дума была упразднена советской властью как государственный институт.

Итоги думского периода. Недолгая история отечественного парламентаризма имела немаловажное значение: это был думский опыт легальной (а не подпольно-революционной) политической жизни. Дума осуществила некоторый, хотя и весьма ограниченный, контроль над исполнительной властью (например, над частью статей государственного бюджета). Своеобразной формой такого контроля и одновременно - политической агитации стала практика депутатского запроса правительству. С думской трибуны провозглашались позиции политических партий, оттачивались формулировки партийных программ. Самое главное - Дума приучала власти и население к демократическому институту выборности в отличие от бюрократического назначенства.

Прерванный революцией 1917 г., думский опыт в России был слишком кратковременным (11 лет), не успели сложиться прочные парламентские традиции.

Столыпинская аграрная реформа. Последней попыткой царизма провести реформы «сверху» стала столыпинская аграрная реформа 1906-1916 гг. Она получила свое название по имени ее инициатора и организатора министра внутренних дел и председателя Совета министров П. А. Столыпина.

До него схожие и даже более радикальные меры были разработаны под непосредственным руководством предыдущего председателя Совета министров С. Ю. Витте его помощником Н. Н. Кутлером осенью 1905 г.

Первая российская революция показала, что крестьяне, которые только в 1905 г. сожгли каждую 15-ю помещичью усадьбу, перестали быть опорой самодержавия, поэтому целью реформы было насильственное разрушение патриархальной крестьянской общины и создание в деревне слоя крепких единоличных собственников как опоры существующего порядка. По мысли Столыпина, подобные меры помогли бы стабилизировать ситуацию в стране и предотвратить развитие революционного движения в деревне.

Начало реформе положил Указ 9 ноября 1906 г. о выделении крестьянских земель из общины в частную собственность, одобренный III Государственной думой и получивший силу закона 14 июня 1914 г. Еще до этого Указом 5 октября 1906 г. была введена свобода передвижения и самостоятельного избрания места жительства крестьян, ранее приписанных к общине. Закон 29 мая 1911 г. вводил отрубб (выделенный из общины в единоличную собственность земельный участок без переноса на него избы из деревни) и хуторб (отдельный участок с переносом на него крестьянской усадьбы). Наконец, 28 июня 1917 г. фактически исчерпавшая себя реформа была прекращена Временным правительством. Это главные законодательные акты и этапы реформы.

Основные направления реформы. Основными направлениями аграрной реформы были:

землеустройство (перемер и выделение земли в частную собственность, ликвидация «наследия» 1861 г. - чересполосицы);

кредитование крестьян и продажа земель через Крестьянский поземельный банк;

переселенческая политика с целью «разгрузить» от избыточного крестьянского населения страдающую от малоземелья территорию Европейской России;

Таким образом, реформа включала большой комплекс преобразований в аграрном секторе, главными из которых были предоставление свободы выхода из крестьянской общины и переселения на окраины.

Эта реформа объективно имела прогрессивное значение: она дала возможность крепким крестьянам расширить свои хозяйства, отличавшиеся более высокой культурой земледелия. В них втрое увеличилось применение сельскохозяйственных машин, поднялась урожайность. В деревне развернулось кооперативное движение.

Крестьянский банк в 1906-1916 гг. приобрел у помещиков с целью продажи крестьянам для отрубов и хуторов 4,5 млн десятин земли. Но из-за высоких цен на землю каждый пятый покупатель разорялся и терял свой участок. Всего к 1916 г. в частной собственности была закреплена лишь 1/4 крестьянских дворов, или 15 % крестьянской земли (14 млн десятин). Собственниками земли стали немногим более 2 млн домохозяев.

Право на свободный выход из общины и продажу своей земли расширило масштабы и географию крестьянского переселения. Но переселенцев отправляли в плохо оборудованных для этого товарных вагонах, прозванных «столыпинскими». Многие гибли в пути от голода и эпидемий, умирали в сибирской тайге. В 1910 г. только в Сибири 700 тыс. переселенцев не получили земли и вынуждены были арендовать ее у кулаков или батрачить. Всего к 1916 г. из Центральной России на окраины (в Сибирь, Среднюю Азию,

Казахстан) переселились 3 млн человек. Более 18 % из них (547 тыс.) вернулись обратно, не сумев устроиться на новом месте. «Обратники», как их называли, пополняли собой ряды недовольных. Крестьяне в большинстве относились к этой реформе недоверчиво и настороженно: они традиционно видели в общине средство коллективного выживания и неохотно из нее выходили. В 1907-1914 гг. состоялось 1067 крестьянских выступлений.

Итоги аграрной реформы. Приходится признать, что в целом столыпинская аграрная реформа потерпела неудачу. Это показал и голод 1911 г., который затронул 30 млн крестьян. Главных целей реформы достичь не удалось:

1) слой зажиточных крестьян-собственников, на которых могло бы опереться самодержавие, так и не был создан;

2) ускорив имущественное расслоение и обострив социально-экономические противоречия в деревне, реформа только не сумела предотвратить новую революцию (на что надеялись ее инициаторы), наоборот, в определенной мере приблизила ее.

Что же явилось причинами провала столыпинских преобразований?

1. Не решившись посягнуть на помещичье землевладение, Столыпин не обеспечил необходимых экономических условий для успешного проведения реформы и не удовлетворил вековых ожиданий крестьянства.

2. Ссуды на переселенцев (по 65 рублей на человека) были недостаточны, а годовые проценты в Крестьянском банке (16 % при мировой практике 6 %) -чрезмерны.

3. Патриархально-общинная психология крестьян обусловила неприятие ими реформы.

4. Мешала проведению реформы также критика Столыпина слева (кадеты, трудовики, народнические силы) - за недооценку крестьянского малоземелья и недостаточную глубину аграрных преобразования - и справа (реакционеры в Госсовете и многие помещики - за обезземеливание крестьян в ходе реформы, что чревато социальными волнениями.

5. Столыпину нужны были, по его словам, «20 лет покоя», но история их ему не предоставила.

Он был смертельно ранен эсером (к тому же сотрудником охранки) Д. Г. Богровым 1 сентября 1911 г. в киевском театре и умер на пятый день после этого - задолго до завершения своей реформы.

Резкое падение эффективности советской экономики, а потом и ее безропотный развал в очередной раз объективно выдвинули вопрос о реформах. Реформы для России - дело привычное. Пожалуй, россияне всех поколений во все времена так или иначе испытывали на себе тяготы реформ или их последствий. В то же время реформы никогда не приносили социального облегчения гражданам. Особенно не везло рыночным реформам. Исследователям хорошо известен особый российский феномен: ни одна рыночная реформа не была завершена, ни одна не привела к созданию развитой органической рыночной системы в национальной экономике. Каждый раз очередной реформатор надеялся, что именно он, именно сейчас сумеет сделать то, что до него не смог сделать никто. И каждый раз рыночные реформы или прекращались, или медленно замирали, или заменялись попятным, а то и реакционным движением.

Реформаторы 1990-х гг. знали предшествующий опыт. И сделали еще одну попытку.

Это была не первая попытка рыночного реформирования страны в послевоенный период. Ведь даже в советские времена в поисках выхода из частых кризисных ситуаций коммунистические лидеры вопреки нерыночной марксистской доктрине обращались именно к рыночным преобразованиям.

Ныне здравствующее «среднее» поколение российских граждан еще помнит, например, «косыгинские» реформы середины 1960-х гг., давшие быстрый результат и заглохшие уже к началу 1970-х. Суть этих реформ сводилась к развитию хозяйственного расчета на государственных предприятиях. Число плановых показателей, спускаемых предприятию, было резко сокращено, а главным показателем становился объем реализованной продукции, что было явно рыночным моментом в проекте реформ. (До 1965 г. главным показателем государственного плана для предприятия был объем произведенной валовой продукции.) Несколько расширялись экономические права предприятий, они получали определенную самостоятельность в развитии горизонтальных связей со смежниками и потребителями. Особые надежды возлагались на то, что за счет прибыли на предприятиях создавались так называемые фонды экономического стимулирования: фонд материального поощрения, фонд социально-культурных мероприятий и жилищного строительства и фонд развития производства. Понятия окупаемости, рентабельности, материальной заинтересованности, материальной ответственности входили в обиход и лексику российских хозяйственников и политиков. Естественно, что цены на продукцию всех предприятий пересматривались таким образом, чтобы предприятию была обеспечена прибыль.

«Косыгинские» реформы дали кратковременный положительный результат. Во всяком случае, восьмая пятилетка (1966-1970) была по результатам лучшей за всю послевоенную историю советской экономики. Но уже в следующем пятилетии весь рыночный пыл унялся: темпы роста стали резко падать.

Реформы не раз пытались реанимировать (например, был проведен «крупномасштабный экономический эксперимент» в 1979 г.), но все эти попытки завершались ничем. Причины ясны. Советское государство пыталось идти к рынку, сохраняя свои традиции:

Государственную собственность на средства производства и финансово-кредитные ресурсы, превращающую нашу экономику в моносубъектную;

Государственную распределительную систему практически всех факторов производства;

Жесткое директивное планирование;

Государственное ценообразование;

Недемократическое государственное устройство.

В результате с начала 1980-х гг. граждане нашей страны стали испытывать серьезные социальные трудности: талонное распределение продуктов, изматывающие очереди за товарами повседневного спроса, полнейшее расстройство государственных финансов. С момента прихода к власти в 1985 г. М.С. Горбачева о рынке заговорили вновь. Силы российского предпринимательства прорывались наружу через разрешенные арендные отношения, кооперативы, индивидуально-семейную трудовую деятельность. Но поскольку дальше разговоров о рыночной экономике дело не продвигалось, в стране начался системный кризис. Положение усугубилось трагикомичной антиалкогольной кампанией 1985-1986 гг., приведшей к потере 10% государственного бюджета. Кризису способствовал целый ряд природных катаклизмов и антропогенных аварий. Кровавые межнациональные конфликты потрясли страну. Летом 1989 г. в России обнаружился «рабочий вопрос»: забастовки охватили многие промышленные центры. Такой нагрузки страна не выдержала. Начался распад СССР. 8 декабря 1991 г. президенты России, Белоруссии и Украины денонсировали договор об образовании СССР. Через четыре дня Верховный Совет РСФСР ратифицировал «договор трех». Это был конец. И это было начало.

России больше ничего не мешало перейти к решительному рыночному реформированию страны.

В 1992 г. так или иначе (скорее неудачно, чем удачно) в нашей экономике действительно начались рыночные подвижки. Всю теоретическую и практическую работу по реализации рыночной реформы взяла на себя группа молодых специалистов во главе с Е. Т. Гайдаром. Среди помощников Гайдара были и иностранные эксперты, в частности американский экономист Дж. Сакс.

Надо быть объективным; некоторые положительные результаты рыночного реформирования граждане России ощутили довольно

Был преодолен изматывающий рыночный дефицит.

Преодолено несправедливое выравнивание доходов предприятий и работников в условиях всеобщей бедности.

Появилась относительная свобода передвижения граждан между различными социальными стратами.

В немногих отраслях и сферах экономики появляется пока еще неявно выраженная конкурентная среда.

Однако граждане России вдоволь ощутили и иные, негативные, стороны рыночной экономики. Если на локальных рынках и возникает некоторое равновесие, то это всегда равновесие кризисной экономики, так сказать «кейнсианское» равновесие. Беспрецедентный в мирное время спад производства так и не преодолен: и в 2005 г. мы не достигли макроэкономических параметров докризисного 1991 г. Уникальная для России социальная дифференциация граждан становится питательной средой, с одной стороны, для возникновения экстремистских движений правого и левого толка, с другой - для возрождения социалистической идеи, которая, впрочем, никогда и не умирала в нашей стране.

Слабая социальная защищенность граждан - еще одно следствие реформ. Из многовековой патерналистской системы российские граждане были брошены в непривычную среду индивидуализма и эгоизма, в систему, при которой лозунг «Человек, спасай себя сам!» приобретает неожиданно зловещий смысл. Лишь некоторые смогли «найти себя» в новых условиях: кто-то в бизнесе, а кто-то - в криминальных структурах. Большинство же граждан России почувствовали себя брошенными, осиротевшими и растерялись, оставшись один на один с многообразными социальными проблемами.

Эти и многие другие отрицательные результаты реформ могут привести к тому, что слабые ростки рыночных отношений сгниют не развившись и в очередной раз приведут к контрреформам.

Известный юрист считает, что рост официальной и скрытой преступности в стране свидетельствует о приближении социальных потрясений. В отличие от запада, на востоке все зависит от личности. Еще десять лет назад законы работали. Сегодня в нашей правоохранительной системе выработался иммунитет против самых прогрессивных законов. Даже самый профессиональный судья уступает обычному человеку, следующему справедливости. - Вам очень хорошо известно, что общество наше стремительно криминализируется. Об этом говорит и статистика, и переполненные тюрьмы. С чем вы связываете этот тренд? Не кажется ли это вам, что это бессознательная реакция общества на социальное расслоение, такой своего рода протест, чтобы привлечь к себе внимание? - Люди об этом не задумываются так глубоко. Просто они это делают интуитивно. Думаю, дело в том, что преступность стала выгодной. Понимаете, у меня на колесах сняли колпачки. Один из них стоит 7 тысяч тенге. Умножьте на четыре – почти 30 тысяч тенге. Если в день в среднем зарабатывать 3 тысячи тенге, то за 30 дней получится почти тысячу долларов. А снял четыре колпачка – одна минута и те же деньги, и намного проще. Весь вопрос сводится к чему? Человек ищет там, где легче, где меньше надо потратить энергии. Вот такими нас бог создал. Я никогда не говорю, что если меня поставить на какую-то должность, то я не буду воровать. Каждый человек способен на злоупотребления. Но должна быть какая-то система, которая его ограничит. То есть в данном случае это правоохранительные органы. Человек должен знать, что если он сегодня снял колпачки, то через месяц его за это в тюрьму посадят или штраф сумасшедший наложат. И в следующий раз он подумает… В Грузии нет таких преступлений. Потому что всех привлекали к ответственности. А у нас, видимо, не привлекают… - То есть вы это связываете с очень простой прозаической причиной – неэффективностью правоохранительной системы? - Да. А вот почему она неэффективна, это уже другой вопрос. - Тогда давайте зададимся этим вопросом. Ведь что такое правоохранительная система – это основной показатель эффективности государственного менеджмента. Это то, с чем сталкивается человек ежедневно… - Согласен. Почему я всегда говорю, что практически все реформы, которые сегодня пытаются сделать в правоохранительной системе - бесполезны. Что в голове у реального полицейского, патрульного, следователя, оперативника? Думаете о том, как снизить преступность, сделать меньше нарушений, как можно лучше выполнять свои обязанности? Нет! У каждого мента в голове одно - как заработать денег. Зарплата тикает. Речь о других деньгах. Следователь думает, как бы напрячь подозреваемого или потерпевшего, гаишник машины останавливает… Давайте спросим министра внутренних дел: это действительно так? Он скажет: «да что вы! Все наши сотрудники абсолютно нормальные люди и думают только о том, чтобы повысить раскрываемость преступлений и т.д. И только есть несчастный процент (в семье не без урода), но мы их ловим и сажаем!» Если самая верхушка не видит или не понимает этого, то она либо профнепригодна, либо инфантильна. Но они все прекрасно видят и понимают, но не хотят в этом признаться. Но не признав болезнь, невозможно выработать рецепты, чтобы с ней бороться. Все остальное ерунда. Можно повесить другие погоны, написать другие законы, изменить правила составления протокола, поменять форму, и все это будет абсолютно бесполезно. - Если мыслить очень прагматично, то к каким последствиям, на ваш взгляд, это приведет? Мы видим рост преступности официальной, еще больший рост преступности имеет латентный характер. И наверное он гораздо страшнее видимого. Некоторые эксперты прогнозируют, что высокий уровень латентной преступности – это первый признак возможных социальных революций. Это справедливый прогноз? Что бы вы предприняли в этой ситуации? - Да, я с этим согласен. Я бы предпринял, конечно же, уменьшение роста преступности. Во-первых, нужно создать условия, чтобы людям было максимально легко подать заявление о совершенном преступлении. Электронным правительством такие условия созданы, но многие люди пока им не пользуются. Чаще всего мы встречаемся с практикой, когда у нас не принимают заявления. Те же кражи сотовых телефонов – регистрируют одно-три заявления из ста. Вам вполне резонно говорят: слушайте, вы же понимаете, никто не будет бегать за вашим сотовым телефоном… А раз они не регистрируются, то нет статистики, и соответственно, никто не думает о том, как ее уменьшить... - Все, о чем вы говорите, наталкивает на мысль, о том, что дело не только в человеке. Что такое правоохранительная система – это гротескное состояние общества. Дело в том, что запад почти 50 лет критиковал юго-восточную модель демократии, но время доказало ее эффективность. Западная демократия у нас что-то со скрипом идет, хотя внешние институты все вроде бы существуют. Может быть, есть смысл внимательней посмотреть на восток? - На востоке всегда все зависит от личности правителя. Если он трезво мыслить, ведет какие-то прогрессивные идеи, тогда шикарнейший получается результат. Если правитель слабый, коррумпированный, тогда результата никакого не будет. На западе немного по-другому. От правителя мало что зависит. Там сама система уже так построена что действительно есть демократия. На востоке от огромного количества людей зависит меньше, чем от конкретного человека. И вот эта проблема на самом деле серьезная. Журналист Юлия Латынина вывела очень четкий момент. Общество делится на две категории. Одна – бизнесмены, средний класс, прогрессивные высокооплачиваемые работники - хотят от государства, чтобы его было как можно меньше: мы платим вам налоги, вас нанимаем, а вы на эти деньги оказывайте нам услуги. Классическая система – и все. И не надо расширять его функции. Есть вторая категория людей, которая хочет получать от государства пособия, за счет государства обеспечивать уровень жизни, она не платит государству налоги, но заинтересовано, соответственно, в том, чтобы его было больше. Оно должно все контролировать, а я маленький раб. И вот сегодня при западной демократии вот этого креативного класса становится существенно меньше, чем людей, сидящих на шее у бюджета, но при этом у них абсолютно равные избирательные права. И вот когда приходит политик, который провозглашает огромное количество халявы: пособия и зарплаты, это большинство голосует за них: «давайте жирных капиталистов прищучим, введем на них налоги и все будет прекрасно». И вот такой правитель приходит и действительно начинает прищучивать креативных людей. Соответственно, они закрывают производства, уменьшается количество рабочих мест, увеличивается конкуренция за оставшиеся рабочие места, следовательно, зарплаты снижаются и картина получается абсолютно противоположная. На мой взгляд, это очень хороший водораздел и, прежде чем думать о какой-то демократии, у государства должна быть стратегия. Элита очень четко должна понимать - не надо идти на поводу у простого человека. От этого толку не будет – получим американский Детройт, где изжили весь средний класс и осталась одна нищета, которая сидит на пособиях. При этом 70% матерей – одиночки, и не потому что там такие плохие мужья, а потому что у матерей-одиночек оказывается пособия гораздо выше, чем в полноценной семье. Внутри человека сидит потребность и способность к халявным деньгам. И вот именно на этом сейчас гниет запад. В Азии принципиально иная модель. Там, конечно, заигрывают с народом. Но неужели вы думаете, что политики реально прислушиваются к мнению 70% населения, чьи доходы ниже среднего? Нет. Я не говорю, что это хорошо, но это получается выигрышная стратегия на сегодняшний день. Они делают так, чтобы было хорошо богатым и они начинают вкладывать деньги в эту страну и в результате начинают бедные работать. У нас тоже заговорили об обществе всеобщего труда… - То есть вы хотите, что у государства такая стратегия есть? - По крайней мере, она декларируется. Есть перекосы, безусловно. Нет здоровой конкуренции, вроде бы приветствуем инвестиции, все за, но на практике… - правоохранительные органы дезавуируют все это… - В этом плане согласен. Они вредят. Часто езжу по городам, вижу огромное количество людей на базарах. Почему у нас не процветает скотоводство? Прекрасный труд, небольшие вложения, хорошая рентабельность… Почему бы студенту не дать 50 баранов, чтобы он вырастил из них 100, а через пять или десять лет не стал нормальным средним классом? Потому что мне говорят – а вы попробуйте!? Назавтра всех баран своровали, участковый в доле, пасти негде… Но как же так? Вон сколько полей! Где стада Маркиза Карабаса? А все земли принадлежат акимам, и чтобы на них пасти, надо приличные бабки давать… Любой мелкий бизнес душится на местах если не под крышей властей… - Вы один из первых выпускников «Адилета», когда страна была в поиске моделей развития и вы знали эту риторику. Как она изменилась с середины 90-х до начала 2000-х? В чем изменились концептуальные подходы? - Вы знаете, тогда действительно шло становление законодательства и с каждым принятым законом ситуация менялась. Можно было, изменив закон, реально изменить жизнь. Мы чувствовали это на себе и искали такую норму, при принятии которой всем станет лучше. А последние 10 лет получилась картина: какие законы не принимай, ничего не меняется. Устоялась такая система, у которой иммунитет против самой прогрессивной законодательной нормы. Поэтому я посмеиваюсь над всеми сегодняшними дискуссиями в правовой среде. Если мы говорим сейчас о праве, то ярче всего это видно на судебной системе. Если у судьи сидит в голове мысль как заработать или как угодить начальству, какая разница, какой закон. - Мир переживает кризис права. Поэтому некоторые правоведы предлагают более внимательно посмотреть на теорию казахского права. Они считают, что в наших условиях в этой иерархии ценностей именно судебная система должна играть огромную роль, но с точки зрения именно репутации, общественного мнения. Чем отличалась наша судебная система? Именно глубокими нравственными конструкциями, на которых держалось общество и тем, что была максимальная открытость, прозрачность и очень многое зависело от репутации бия, от общественной оценки. Это ровно противоположное тому, что мы сейчас наблюдаем. Как вы думаете, какие нормы казахского права могли бы быть сейчас применены? - Соглашусь именно с репутацией. Какая разница – какое право: казахское или американское. Все зависит от кандидатуры судьи. Иногда у юристов идет спор: некоторые считают, что дело в неграмотности судей. Дескать, довольно, чтобы судья был грамотным и все будет справедливо. Абсолютно не так. Грамотный судья, который хочет вынести коррумпированное решение, его так вынесет, что вы его даже не поймаете. Если же он как можно меньше знает, то он совершит массу ошибок и его можно будет на этом поймать. Я всегда говорю: давайте возьмем суперпрофессионала, но коррумпированного и абсолютно ничего не понимающего в праве человека, но который реально сердцем хочет помочь. Кто лучше рассудит? Конечно, человек с сердцем. Потому что он хочет справедливости. Нужен авторитетный человек, к мнению которого с уважением отнесется даже проигравшая сторона: я вынужден подчиниться, потому что он авторитетный. Вот это очень и очень важно. Никакое право ничего не стоит перед его моральными качествами. Нам этого именно не хватает в Казахстане. Кто у нас лучший судья. Ни я, ни вы не имеем об этом представления… - Не кажется ли вам, что тогда нужно менять всю систему? Не секрет, что очень многие должности покупаются и естественно, он должен вернуть эти деньги. Плюс поборы наверх и если ты отказываешься отдавать их, то ты на этом месте не удержишься? Кто этими системами сейчас управляет? - Абсолютно соглашусь, что весь вопрос в системе, а не плохих людях. Потому что даже плохой человек, нарушающий правила дорожного движения, выезжающий на встречную полосу, решающий ГАИ, показывающий корочки - в Европе становится паинькой! Там с полицейским ничего не разрулишь, посадят как миленького... Все. Попадает, допустим, в нашу систему распрекраснейшая судья – не хочет брать взятки, для нее 300 тысяч тенге достойная зарплата. Ей этого достаточно. Она хочет работать честно. Думаете, получится? Ничего не получится! Обязательно однажды попадет процесс, в котором ей председатель подскажет нужно решение, потому что он родственник такого-то… Что ей делать? Вынести нужное решение! Иначе она поругается с шефом и он придумает, как ее подставить. У нас был такой прецедент, когда судья два раза выносила оправдательное решение, ее уволили, но, благо, она провела пресс-конференцию… и ее оставили в покое. Но так бывает не всегда. После десятого раза вырабатывается противоядие, она привыкает к этому, а потом она думает: ведь все так делают, и я так делаю, но ведь другие еще и на этом деньги зарабатывают? И судья уже не чувствует, что она совершает преступление. И вот так честный человек перемалывается этой системой. - У меня такое чувство, что законы не работают по той причине, что, помимо формальной иерархии правоохранительных органов, в стране сложилась неформальная и от того более влиятельная, которая, собственно и диктует правила игры. Согласны ли вы с этим и, если да, то как она сложилась? - Это свойственно для всех, даже самых развитых стран. Всегда существует власть официальная формальная и существует неформальная, но реальная. Есть люди в элите, которые задают тон, определяя политику государства. И всегда те, кто изучает общество, не видят в этом ничего плохого нет. К сожалению, так сложилось. Главное, что у этих реальных людей в голове, что они хотят? Чтобы реально не было коррупции или они все-таки она была? В этом отличие. Саакашвили было четко нужно, чтобы не было коррупции. Он это добился. Другой вопрос как. Я на самом деле верю, что у многих нашей формальных и неформальных лидеров есть реальное желание победить коррупцию, навести порядок. Но у них ничего не получится. Знаете почему? Потому что они не могут начать с себя. Допустим, я министр. Я ставлю задачу всем своим подчиненным быть честными… за исключением, когда это касается меня, моих родственников. Я могу это даже прямо не говорить, но подразумевает. Получается принцип делай как я. Саакашвили вынужден был посадить 40 процентов своих соратников, то же самое сделал Ли Куан Ю. У нас тоже что-то вроде бы началось, но по большому счету ничего не меняется, поскольку цепочка исключений идет до самого низа. Председатель областного суда хочет, чтобы все было идеально, но все понимают – исключая знакомых и родственников… И так до районного, сельского уровней. Снизу это изменить невозможно. Реформы можно начать только сверху. Снизу идут только революции.

Начиная с послесталинских времен, для советского общества была характерна определенная цикличность развития: смена периодов либерализации и ужесточения регулирования в экономике и политике. Этот цикл был напрямую обусловлен доступными в рамках советской системы альтернативами -- мобилизационной и децентрализационной. Приход М.С. Горбачева вполне мог знаменовать собой старт очередного экономико-политического цикла того же типа и с достаточно предсказуемым результатом: начало реформ, ведущее к некоторому увеличению темпов роста, но сопровождающееся усилением разбалансированности экономики и инфляции, в результате чего реформы сворачиваются, а централизация, хотя бы формально, восстанавливается. Первые полтора года деятельности М.С. Горбачева на посту генерального секретаря ничем серьезно не противоречили подобной перспективе. Проводимые реформы вполне вписывались в тот курс, который начал еще Ю.В. Андропов, и ни в какой мере не порывали с основополагающими принципами существующей системы. Более того, в первоначальный период реформ ставка во многих областях была сделана на активизацию мобилизационного потенциала.

В экономике предполагалось проводить курс на ужесточение дисциплины и порядка, а также административного контроля за качеством выпускаемой продукции. Двенадцатая пятилетка (1986-1990) предусматривала увеличение доли накопления в национальном доходе, инвестиционный маневр в пользу наиболее передовых отраслей машиностроения, ускорение экономического роста за счет мобилизации предприятиями внутренних резервов и выполнения ими более напряженных плановых заданий. Необходимость децентрализации не отрицалась, но ее в основном ограничивали отраслями, не связанными с "командными высотами": сельским хозяйством, легкой и пищевой промышленностью, сферой услуг. Предполагалось также, наряду с административными мерами, более активно использовать материальные стимулы к труду, например, коллективный и семейный подряд. Не поднимался вопрос не только об отходе от принципов централизованного планового хозяйства, но и о том, чтобы использовать опыт наиболее ориентированных на рыночные отношения стран социалистического лагеря, в частности Венгрии. Зарубежные специалисты, занимавшиеся событиями в России, отмечали в тот период, что, судя по всему, серьезные рыночные реформы маловероятны и совершенствование экономических отношений пойдет по пути упорядочивания централизованного контроля, сокращения количества бюрократических звеньев и приближения к механизму централизованного управления, характерному для Германской Демократической Республики. Горбачеву приписывают следующее высказывание на встрече с секретарями по экономике Центральных Комитетов коммунистических партий стран Восточной Европы, которое, судя по всему, отражало его мировоззрение в то время: "Некоторые из вас смотрят на рынок как на спасательный круг для ваших экономик. Но, товарищи, вы должны думать не о спасательных кругах, но о корабле. А корабль -- это социализм".

В области социальной политики акцент на административные методы также просматривался абсолютно четко. Наиболее ярким примером в этой области остается антиалкогольная кампания, преследовавшая цель административным давлением преодолеть вековую привычку, которая снижала трудовую дисциплину и вела к негативным демографическим тенденциям: уменьшению продолжительности жизни, рождению детей с отклонениями в развитии и т.п. Как отмечал с известным сарказмом один из исследователей горбачевского периода, "Горбачев... провел антиалкогольную кампанию, пытаясь отучить советских граждан от бутылки и предлагая им взамен воспринимать блага модернизации". Другим примером административных ограничений была борьба с нетрудовыми доходами, развернутая одновременно с принятием закона об индивидуальной трудовой деятельности. Все эти меры сопровождались вопиющими перегибами: многочасовыми очередями за спиртным, вырубкой ценных сортов винограда, "помидорным избиением" (уничтожением частных посадок помидоров) в Волгоградской области и т.п.

Политические реформы в этот период также не получили особого развития. Дело ограничилось кадровыми перестановками, которые дали возможность прийти к власти новому поколению более молодых и энергичных политиков. Этот процесс, начатый еще при Андропове, резко активизировался с приходом к власти Горбачева. В тоже время новый генсек постепенно отходил от эксцессов предшествующего периода: ослабил преследование диссидентов, уменьшил давление цензуры, допустил более свободный обмен мнениями как в партийном руководстве, так и в обществе в целом. Это направление реформ получило название политики гласности, провозглашенной еще в начале 1986 года. Однако политическая и идеологическая монополия КПСС оставались в неприкосновенности и не ставилась под сомнение даже наиболее радикальными реформаторами из команды Горбачева, речь шла лишь о некотором смягчении жесткости режима.

Таким образом, по меньшей мере до начала 1987 года команда Горбачева не предпринимала никаких (или почти никаких) значимых действий, которые можно было бы квалифицировать как попытку глубокого реформирования существующего строя. Тем не менее, уже в этот период существовали серьезные факторы, препятствовавшие возвращению ситуации на рельсы традиционного либе-рализационно-централизационного цикла. И в первую очередь эти факторы были связаны с тем, что в обществе, в котором пытались осуществлять осторожные реформы, уже созрели предпосылки для революции.

Во-первых, ухудшение экономической ситуации, связанное с исчерпанием нефтяных доходов, было неизбежным. Безусловно, катастрофические финансовые последствия антиалкогольной кампании (косвенный налог на спиртные напитки являлся одной из основных статей дохода в союзном бюджете), попытка "в лоб" решить проблемы ускорения экономического развития и модернизации народного хозяйства, а также другие ошибки этого периода внесли существенный вклад в обострение экономических проблем. Но не они сыграли решающую роль. Приток нефтедолларов оскудел, и экономике необходимо было приспосабливаться к этому обстоятельству, причем процесс приспособления обещал быть крайне болезненным. Между тем мобилизационные механизмы, на которые делалась ставка в первые годы "перестройки", плохо сочетались с жесткими финансовыми ограничениями. Попытки усиления централизации неизбежно должны были бы натолкнуться на финансовые барьеры, а источники "дешевых денег" в экономике были исчерпаны.

Во-вторых, команда Горбачева резко изменила направление внешней политики -- взяла курс на прекращение холодной войны и гонки вооружений, сокращение военных расходов. По некоторым данным, нечто подобное задумывалось еще при Андропове, но было похоронено под давлением генералитета. Уже в октябре 1985 года Горбачев выступил с развернутыми предложенниями по сокращению ядерных вооружений. И хотя никаких существенных решений тогда принято не было, общий тон в отношении Запада начал серьезно меняться. Поскольку служивший обоснованием для "завинчивания гаек" фактор "внешней угрозы" постепенно исчезал, ограничивался и набор возможных идеологических аргументов в пользу свертывания реформ.

В-третьих, если в этот период методы реформирования советской системы вполне вписывались в устоявшуюся модель ее развития, то идеология начинала претерпевать принципиальные изменения. С самого начала Горбачев стремился соединить советскую систему с гуманистическими принципами, возрождение которых было характерно для всего мира в послевоенный период и напрямую связано с постмодернизационными процессами. Активизация человеческого фактора, создание возможностей для самореализации людей -- все это входило в непримиримое противоречие с мобилизационными механизмами, предполагавшими в качестве необходимого элемента насилие над личностью. Без этого мобилизационные механизмы просто переставали работать, что совершенно четко проявилось к концу 1986 года.

В-четвертых, первый период "перестройки" выявил фундаментальное противоречие в положении нового руководства. С одной стороны, на практике оно предпринимало весьма осторожные шаги, которые не вели к принципиальному разрыву с традициями прошлого. С другой стороны, приход нового, динамичного лидера вызвал в обществе ожидания, далеко превосходящие реальный потенциал проводимых преобразований. В результате сформировалась социальная ситуация, чрезвычайно близкая к начальному этапу революции, характеризуемому Бринтоном как "медовый месяц", а в России кем-то удачно названным "розовым периодом". "К 1985 г. в СССР сложилась... ситуация, при которой большинство элит и контрэлит -- правящих, оппозиционных, диссидентских -- ощущало невозможность сохранения сложившихся порядков. В этом были едины и реформаторы, мечтавшие об укоренении в стране принципов демократии и рынка, и модернизаторы, убежденные, что все проблемы разрешит техническая реконструкция, и "ревизионисты", надеявшиеся на переход к демократическому социализму, и "ортодоксы", верившие в государственный социализм и желавшие восстановить слегка облагороженный сталинизм, очистив его от хрущевско-брежневских напластований".

В этой ситуации команда Горбачева, еще не начав революционных преобразований, уже попала в ловушку, типичную для ранних революционных правительств. Иллюзия возможности быстрого, легкого и бесконфликтного решения стоящих перед страной проблем; убежденность в существовании принципиального общественного консенсуса о необходимости и путях преобразований ("мы все в одной лодке", "мы все по одну сторону баррикад"); представления о всесильности новой власти, имеющей широкую поддержку, а потому способной сочетать несочетаемое и совмещать несовместимое (ускорение и перестройку, развитие индивидуальной трудовой деятельности и борьбу с нетрудовыми доходами) -- все эти характеристики, присущие раннему этапу "власти умеренных", могут быть в полной мере отнесены и к начальному периоду перестройки.

Раннее революционное правительство обычно осознает себя "самым популярным правительством", что приводит к двоякого рода последствиям. С одной стороны, оно оказывается неспособным проводить непопулярные меры, даже если их неотложность очевидна. С другой стороны, оно крепко привязано к программе преобразований, сложившейся еще в дореволюционный период и имевшей широкую общественную поддержку, а потому неспособно преодолеть ограниченность старой программы, даже когда того настоятельно требует жизнь.

Команда Горбачева, не вступив еще на путь революционных преобразований, не была столь жестко связана обязательствами "самого популярного правительства". Но общественные ожидания настоятельно толкали ее в этом направлении. Как и в любом предреволюционном обществе, наготове была разработанная специалистами и пользующаяся поддержкой общества программа, которая предусматривала построение "демократического социализма" и "социально ориентированного рыночного хозяйства", или, другими словами, сочетание плана с рынком. Многие члены команды Горбачева сочувственно относились к этим взглядам, сам он очень интересовался опытом новой экономической политики 20-х годов и активно его пропагандировал. В этих условиях любая попытка повернуть к усилению централизации означала бы движение вразрез с ожиданиями большей части населения, хотя для самого "правительства реформ" в этом не было ничего невозможного.

Противоречия и проблемы, изначально заложенные в программе горбачевских реформ, в полной мере проявились к 1987 году. Если результаты 1986 года свидетельствовали в пользу выбранного курса: увеличились годовые темпы прироста национального дохода, промышленной и сельскохозяйственной продукции, товарооборота, впервые за многие годы повысилась капиталоотдача, -- то 1987 год показал всю иллюзорность опоры на мобилизационный потенциал.

Резко снизились приростные показатели: по западным оценкам, темпы роста ВНП упали с 4,1% в 1986 году до 1,3% в 1987 году. Неосуществимым оказался маневр, направленный на повышение доли накопления в национальном доходе, потребление продолжало расти более высокими темпами. План производства важнейших видов машиностроительной продукции остался невыполненным по 2/3 позиций. Стали ухудшаться внешнеэкономические показатели. Для компенсации потери нефтяных доходов в 1987 году пришлось прибегнуть к продаже части золотого запаса, но, тем не менее, импорт потребительских товаров был существенно сокращен.

Не только экономические показатели, но и политическая ситуация свидетельствовала, что мобилизационный потенциал исчерпан и эффективные преобразования невозможно осуществлять руками старой номенклатуры. Руководство страны получало все больше информации, что на местах ничего не меняется, а местная партийная бюрократия тормозит любые преобразования 4 . Согласно первым социологическим опросам, только 16% респондентов считали, что перестройка идет достаточно успешно. Надежды на кадровые изменения себя явно не оправдывали. По словам М.С. Горбачева, сначала у него было ощущение, что можно решить проблему "за счет обновления, за счет введения в оборот новых кадров", что новая генерация партийных функционеров примет предлагаемую программу реформ. Он "за три года сменил 3-4 состава секретарей, особенно на уровне горкомов и райкомов, и приходят все те же кондовые" (интервью авторам). Как утверждал А.Н. Яковлев, официально принимаемые решения о реформах воспринимались как что-то нужное для общества, но не являющееся руководством к действию: "В партии установился такой стереотип не только мышления, но и действий: мало ли что сказано, написано и принято в решениях, вот был порядок в партии, ему и надо следовать" (интервью авторам).

Тем временем среди номенклатуры усиливалось сопротивление кадровым изменениям и проводимым реформам, что стало очевидно уже с конца 1986 года. Три раза переносился январский (1987 года) Пленум ЦК КПСС, который должен был принять принципиальные решения по политическим и кадровым вопросам. При продолжении начатого курса реформ Горбачеву угрожала вполне реальная опасность потерять власть. Он сам вполне это осознавал: "И вот я думал, что нас ожидает ситуация с Хрущевым, когда соберется Пленум и скажет: ребята, вы незрелый народ, вы вообще не понимаете ни ответственности перед страной, ни роли ее, ни положения. Все, хватит, давайте другого. Все".