С какой целью создана теория трех штилей. Теория "трех штилей" в учении и поэзии

Ломоносов - один из самых великих русских ученых, внесших большой вклад в науку. В статье рассказывается о теории «трех штилей» Михаила Васильевича.

В чем заключается теория «трех штилей» Ломоносова?

Очень значимый вклад в науку о нашем языке внес Ломоносов. Важной и по сей день остается его роль в формировании литературного языка. С именем этого великого лингвиста связан длительный период становления русскоязычной речевой культуры. Также его очень заботила словесная эстетичность. Русский язык, по мнению Михаила Васильевича, хранит в себе безграничные возможности, которые с успехом помогают ему оказывать влияние на все сферы общенациональной культуры, такие как, например, искусство, наука, литература. И тем не менее, отдавая дань очарованию родного языка, великий лингвист наиболее трезво выделял те обстоятельства, которые, по его мнению, благоприятствовали формированию литературной речи.

С присущим ему упорством он также развивал идею о необходимости укоренить в литературном языке приобретенные им путем длительного исторического развития ценности. Постоянная полемика с противниками церковнославянизмов, которые всячески отрицали необходимость их интеграции в разговорной речи, побудила его к написанию труда «О пользе книг церковных в российском языке», где он подробно расписал всю важность употребления данных слов. Этот трактат так же, как и теория «трех штилей» Ломоносова, был написаны с целью наиболее ясно и полно донести до народа необходимость наличия сих церковнославянских изречений в языке великодержавного народа, а также указать на их исконно близкое и родственное отношение друг к другу. И труды эти актуальны даже спустя несколько веков и обязательны для изучения.

О теории «трех штилей» в общих словах

Суть теории трех «штилей» Ломоносова невозможно объяснить в двух словах. По мнению Михаила Васильевича, каждый «штиль» вбирал в себя уже организованный состоявшийся базис речевых средств выразительности, за которым, в свою очередь, был зафиксирован определенный круг жанров беллетристической литературы. Проще говоря, жанр в терминологии Ломоносова оказывался в таком отношении к «штилю», в котором существует в биологии вид по отношению к роду. Высоким «штилем», например, писались оды, поэмы о героизме, в которых воспевались подвиги великого русского народа, различные торжественные речи, публичные выступления. Причем данная селекция по трем стилям производилась в силу не только их идейно-тематического замысла, но и языкового, и стилистического, так как, например, для изречений торжественного характера речевые средства отбирались в соответствии с содержанием предстоящего мероприятия.

Теория «трех штилей» Ломоносова заключает в себе более широкий смысл, чем это рассматривается в современной

Низкий «штиль»

Упомянутый выше «штиль» Ломоносов освобождает от церковнославянских изречений, характеризуя его употреблением уже привычных простонародных слов. Им пишутся песни, комедии, дружеские письма, сценарии и другие литературные жанры.

Прибегая к компонентам непосредственной разговорно-бытовой речи, Ломоносов создал теорию «трех штилей» и тем самым заметно расширил границы литературного языка, обогащая его стилистический порядок. При этом он акцентировал внимание на том, что низкому «штилю» характерно и употребление «изречений средних, посредственных», указывая тем самым на необходимость интеграции просторечия с общепринятыми средствами речи.

Средний (посредственный) «штиль»

К формированию среднего «штиля» Ломоносов подошел уже весьма лояльно. В нем он допускал употребление самых разнородных речевых средств, начиная от высокоторжественных изречений и заканчивая так называемыми «низкосортными» словами.

Уникальность его заключалась прежде всего в свободе и широте употребления различных по происхождению и стилистическому замыслу слов. Из церковнославянских изречений в него допускались лишь немногие.

Опираясь на мастерство писателей в отношении грамотного подбора и комбинации слов, Михаил Васильевич не счел нужным оставить какие-либо конкретные указания относительно словарного состава среднего «штиля».

Он только лишь указал на важность разграничения в речи слов церковнославянских и простонародных.

Средний «штиль», характеризующийся разнообразием речевых средств и характером жанров, закрепляемых за ним, был впоследствии признан весьма универсальным. Таковой предстает перед нами теория «трех штилей», обоснованная Михаилом Васильевичем.

«Три рода изречений»

Ломоносов М.В. выделял в русском языке «три рода изречений», то есть три стилистически окрашенных, не похожих друг на друга речевых пласта.

К первому лингвист относил широко употребляемые и хорошо знакомые славянскому народу слова.

Второй речевой пласт составляла словесность, малоупотребительная в повседневной речи, но широко известная беллетристам и ценителям архаичной письменности. Здесь встречаются преимущественно церковные слова.

Из этого можно сделать вывод, что теория «трех штилей» Ломоносова не была готова включить в литературный язык все без разбора слова, встречающиеся в общецерковных книгах.

Совсем другой лексический состав был приурочен им к изречениям третьего рода. Здесь уже не наблюдалось церковнославянизмов, а встречались лишь слова и выражения, испокон веку известные русскому народу.

Грамматические формы «штилей»

Помимо лексических, теория «трех штилей» М.В. Ломоносова включала для каждого из них и грамматические формы, уже упомянутые им в рассуждении о «Российской грамматике».

Полное и точное представление о них дают труды М.В. Ломоносова, исполненные как высоким, так и низким, и средним «штилем».

Грамматическое дифференцирование их видов базировалось прежде всего на соотнесении грамматических форм. В высоком, например, сохранились немногие устаревшие формы имен числительных.

Отличительной чертой высокого «штиля» выступают также причастные формы, преобразованные в большинстве своем от книжных слов.

Глаголы-междометия же были отличительной чертой низкого.

Высокий также характеризовался употреблением сравнительной степени имен прилагательных и большого числа восклицательных предложений. Таким видел будущее языка Михаил Васильевич Ломоносов, теория «трех штилей» которого и по сей день пользуется широкой популярностью и порой вызывает споры.

В заключение

Концепция эта повлекла за собой всевозможные трения, обсуждения и споры в отношении последующего становления отечественной беллетристики. Теория трех «штилей» Ломоносова предписывала решение проблем употребления славянизмов, прописанных в церковных книгах, а также слов, исконно известных русскому народу. Кроме того, Ломоносов создал эту теорию в доказательство того, что полностью отказаться от происхождения нельзя, ведь они являют собой ценное культурное наследие народа.

— человек науки и писатель, который на собственном примере сумел показать и доказать всем, что человек многогранен и может, занимаясь наукой, посвятить себя искусству. Занимаясь физикой, может творить и в литературе. Так, Ломоносов, занимаясь своей деятельностью в области литературы, сделал большой вклад в ее развитие и в развитие словесности, выдвинув теорию трех штилей.

В чем заключается теория Ломоносова и в чем ее суть?

Теория трех штилей Ломоносова кратко

Если говорить о трех штилях кратко, то стоит сказать, что благодаря Ломоносову, который создал данную теорию, лексический и грамматический уровни в литературе систематизировались. А ведь до этого в произведениях использовалась смесь самых разнообразных языковых элементов. Они состояли с устаревших слов, которые трудно понимались обществом. К тому же в литературе стали преобладать заимствованные слова, и русская литература стала терять свою индивидуальность. Поэтому и нужны были реформы. Ломоносов предлагает использовать уже ранее известную в древнеримской литературе теорию, которую он приспособил к русскому языку. Он выделяет три штиля. Они связаны с той или иной темой, жанром произведения. С теорией можно познакомиться в табличке, где видно, что есть три штиля: высокий, средний и низкий.

К высокому штилю относятся такие жанры литературы как оды, трагедии, поэмы. Они прославляют героев и их поступки. При этом произведения, что относятся к высокому штилю должны писаться на церковнославянском и словами славянского происхождения.

К среднему стилю относят элегии, драмы, письма друзьям и пишутся они словами русского происхождения с использованием церковных слов, но которые понятны всем и каждому.

“Разговор с Анакреоном” - одно из наиболее известных и, казалось бы, изученных произведений М.В.Ломоносова. Ни одна работа о творчестве поэта не обходится без традиционных цитат о “геройском шуме” и “возлюбленной Матери” - России, что дает основание исследователям утверждать: именно в данном стихотворении Ломоносов выразил свое представление о задачах поэзии и назначении поэта, которое совпадало с требованиями классицизма. Наряду с этим “Разговор с Анакреоном” воспринимался либо слишком прямолинейно, как “полемически обращенный к определенному классовому адресату” 1, либо крайне однозначно: “Ломоносов четко разделяет личную жизнь поэта и его поэтическое творчество” 2. Не менее странно звучит и мысль, что “стихотворение проникнуто антивоенным духом, в нем прославляется человеческий труд” 3. Таким образом, позиция Ломоносова в “Разговоре с Анакреоном” представлялась довольно упрощенно, в результате чего и все стихотворение в целом воспринималось как простая декларация, форма которой могла и не учитываться. Наиболее показательны в этом отношении хрестоматии по русской литературе ХVIII века А.В.Кокорева и А.В.Западова 4, где из текста ничтоже сумняшеся изъяты соответственно ХХIII и ХI оды, что разрушает смысловое и художественное единство произведения. Уже Д.К.Мотольская обозначила явное внутреннее противоречие в позиции Ломоносова в “Разговоре”: “Он подавлял в себе поэта-лирика, но тем не менее интимная лирическая струя никогда не замирала в его творчестве” 5. Попытка вскрыть внутреннюю логику стихотворения и осмыслить его форму была сделана А.В.Западовым 6. Однако только Е.Н.Лебедев, рассмотрев “Разговор с Анакреоном” “в контексте общих представлений Ломоносова об истине, о нравственной свободе” 7, пришел к выводу, что поэт не проповедует гражданский долг, а признается в любви к России. Именно в этой любви, по мнению исследователя, возможно совмещении личного и общего, в чем и состоит истина. И все-таки при практически полной философской исчерпанности разбор Е.Н.Лебедева не учитывает особенностей формы ломоносовского стихотворения, фокусируется только на концептуально-смысловом плане. Попытаемся осмыслить ломоносовский текст как универсальное целое, где значимы не только мысли поэта, но и форма их выражения. “Разговор с Анакреоном” Ломоносов пишет в 1761 г. Это одно из последних его стихотворных произведений, которые вполне можно считать своеобразным “художественно-философским завещанием” 8. Ломоносов в “Риторике” как пример поэтического силлогизма приводил собственный перевод “Памятника” Горация. Однако, в отличие от последующей поэтической традиции (Державин, Пушкин), он не пытался сделать перевод поводом для оценки собственного поэтического творчества. Эта задача в определенной мере решается в “Разговоре с Анакреоном”, где глубина философской мысли соединилась с поэтическим мастерством зрелого стихотворца. Прежде всего обращает на себя внимание жанр произведения. “Разговор”, по определению Ломоносова в “Риторике”, - это “когда данную материю предлагают два, или три, или больше вымышленных лиц, разговаривая между собою” (276), т. е. это “диалог”, “беседа”. Выбирая жанр, Ломоносов уходил от характерной монологичности оды (а равно и надписи, переложения, размышления - жанров, традиционных для поэта), а следовательно, и от замкнутости монолога. Именно разговор, диалог предполагал открытость реплик, идей и позиций, что влекло за собой большую свободу, простоту и естественность. В 249 “Риторики” Ломоносов писал, что “расположение”, т.е. композиция, “полезно и необходимо нужно, ибо что пользы есть в великом множестве разных идей, ежели они не расположены надлежащим образом? Храброго вождя искусство состоит не в одном выборе добрых и мужественных воинов, но не меньше зависит и от приличного установления полков”. Композиция “Разговора с Анакреоном” внешне очень проста. Стихотворение состоит из переложений четырех од Анакреона, последовательно чередующихся с ответами самого Ломоносова. Чередование этих пар строго продумано, спаяно внутренней логикой, а потому полностью исключает перестановки или сокращения текста. В оде I Анакреон четко заявляет об основной направленности своей поэзии, подчеркивая: Ломоносов переводит эту оду трехстопным ямбом с перекрестной рифмой, что передавало легкость и изящество анакреоновой мысли. Ответ Ломоносова строится как подражание своему собеседнику, прежде всего, по форме. Это тот же трехстопный ямб с перекрестной рифмой. И смысл ответа сводится к определению объекта поэтического изображения. Однако подражая, Ломоносов одновременно заявляет о своей непохожести: Акцентируя свое “я” в последней строке, Ломоносов заявляет о возможности индивидуального, самостоятельного поэтического выбора. В следующей оде ХХIII Анакреон углубляет свою мысль. Античный поэт воспевает любовь, вино, веселье, поскольку это соответствует мироощущению, это его жизненная философия и позиция. Зная, что “жизни положен срок”, Трехстопный ямб и здесь подчеркивает естественность позиции поэта, легкость принимаемых им решений. Ответ Ломоносова на эту оду идентичен по форме, но размышления его приобретают все большую самостоятельность. Ломоносов решается оценить позицию Анакреона, право на это ему дает время: А.В.Западов и другие исследователи считают, что эти строки пронизаны авторской иронией. Действительно, в первой строке смысловое ударение падает на слово “верно”. Если бы оно было вводным, то ирония была бы очевидна. Однако во всех печатных текстах (а рукопись не сохранилась) “верно” выступает как самостоятельная лексическая единица (в значении “действительно”), подчеркивая смысловую насыщенность второй строки. А последующие десять строк раскрывают мысль Ломоносова. Главным для него является то, что Анакреон “жил по тем законам, / Которые писал”. Эта естественность, органичность жизненной позиции Анакреона-человека - одна из причин бессмертия Анакреона-поэта: Неожиданно резко звучат последние четыре строки ответа, посвященные Луцию Аннее Сенеке, римскому философу-стоику. И обращается к нему Ломоносов совсем не случайно. Сенека проповедовал отказ от радостей жизни, полный аскетизм, хотя в обыденной жизни понимал толк в наслаждениях. Но перед лицом смерти, по его мнению, человек должен от них отказаться. Совершенно очевидно, что позиция Сенеки абсолютно противоположна позиции Анакреона. Во-первых, потому что она искусственна (“правила сложил”), во-вторых, потому что она умозрительна (“И кто по оным жил?”). Сам Ломоносов категоричен в отрицании Сенеки (“Возьмите прочь”), а поэтому последние четыре строки, звучащие явно иронично, - это еще один довод в пользу Анакреона. В этой паре стихотворений обозначается важная тема - тема жизни и смерти. Слово “жизнь”, формы глагола “жить”, равно как слова “смерть”, “кончина”, “рок”, пронизывают текст всего “Разговора с Анакреоном”. Второй ответ Ломоносова ставит проблему возможного изменения жизни или манеры поведения в ожидании “рока”. Ода ХI Анакреона, безусловно, продолжает размышления на эту тему. Анакреон не хочет обращать внимания на старость, хотя она все заметнее окружающим. Он убежден, что Лысый старичок с зеркалом в руках, безудержно веселящийся, выглядит довольно нелепо. Особенно выразительно слово “старичок” (Ср. у Кантемира: “Что найпаче старику / Должно веселиться, / Ибо смерти ближе он” 10). Трехстопный ямб в данном случае создает ощущение приплясывания, что делает образ еще более выразительным. Казалось бы, Анакреон, как и в предыдущей ХХIII оде, остается верен себе и своим жизненным принципам, но центральный зрительный образ заставляет усомниться в однозначности предыдущей оценки: нет, Анакреон - не идеал, в его поэзии есть определенные изъяны. Напрашивается вопрос о другом варианте. Каков же ответ Ломоносова? Он противопоставляет Анакреону (“роскошен, весел, сладок”) ворчащего и нахмуренного Катона, ярого республиканца, фанатично служащего идее. Анакреон и Катон - явные антагонисты: В своем противостоянии Анакреону Катон, безусловно, близок к Сенеке. Но в отличие от последнего он жил не по сложенным правилам. “Однако я за Рим, за вольность твердо стану”, - такова жизненная позиция Катона, и он пойдет на все, даже на убийство (отсюда - кинжал в его руках). Практически все исследователи, кроме Е.Н.Лебедева, приходили к выводу, что Ломоносов в конце концов оказывается на стороне Катона. Однако при этом не учитывалось то, что Катон у Ломоносова непривлекателен: “ворчит, нахмурившись”, “Его угрюмством в Рим не возвращен покой” “жизнь пренебрегал”, “сам себе был смертный супостат”. Он фанатик, готовый на убийство и кончивший жизнь самоубийством, т. е. преступивший нравственные нормы и заповеди. В результате Анакреон - комичен, а Катон - страшен. При всей разности они схожи в одном - в своем максимализме. И Ломоносов приходит к такому выводу: Анакреон и Катон равновелики, равноценны. Каждый из них - личность, по-своему цельная и самобытная. Признание самоценности личности, закономерности индивидуального выбора оказывается для Ломоносова главным итогом размышлений. Значимость этого ответа в тексте “Разговора с Анакреоном” подчеркивается интонационно-ритмически и графически. Ломоносов отказывается от легкого трехстопного ямба и пишет ответ шестистопным ямбом с парной рифмой (“александрийским” стихом), неторопливым, спокойным, соответствующим глубоким размышлениям автора. Этим он практически отграничивает себя от Анакреона, по сути дела обретает собственный голос и взгляд на мир. Центральный образ оды XXVIII - “любезная ” Анакреона, портрет которой он хочет заказать художнику. Но прежде сам поэт словом прописывает черты своей возлюбленной. Обращение к художнику носит в стихе условный характер, поскольку истинный живописец - сам поэт. Его слова-краски насыщены и густы, в них нет полутонов: “кудри черны”, “очи небесны”, “Дай из роз в лице ей крови / И как снег представь белу”. В портрете явно подчеркивается чувственность образа: “взор прелестный”, “приятные уста”, “прекрасная шея”, “И не тщись всю грудь закрыть”. Последний мазок поэта удивительно эффектен: “Надевай же платье ало...” Ломоносов в переводе находит тот цвет, который наиболее соответствует чувственности героини. Алый - это не просто красный, а горящий, живой, горячий, вызывающий цвет. (Ср.: в переводе А.Д.Кантемира - “бледно-багряна одежда” 11, а у Н.А.Львова - “риза пурпурова” 12). Зрительный ряд дополняет “благовоние духов”. Протяжность звуков дает возможность почувствовать влекущую, окутывающую пряность аромата. “Любезная” Анакреона прекрасна своей чувственностью, она обещает любовь и наслаждение, т.е. то, что поэт ценит выше всего. Ломоносов переводит эту оду четырехстопным хореем, который, по его мнению, лучше всего может выразить обыкновенные “аффекты” (чувства). Важно и то, что Ломоносов разбивает текст на строфы, октавы, тем самым фиксируя отдельные черты в портрете, делая их более рельефными. еще раз подчеркивают мысль, прозвучавшую в предыдущем ответе, о том, что каждый волен выбирать свой образ жизни, свой поэтический идеал, у каждого свое представление о прекрасном. Здесь не может быть единого и однозначного мнения. Вечной, переживающей “рок”, остается поэзия. Только в ней - истина и смысл жизни поэта: Анакреон - настоящий поэт. Теперь в его руках лира (не “гусли” и не “струны”, как в оде I) - атрибут истинного поэта. И опять Ломоносов решает подражать Анакреону, но только в определении предмета изображения. Он тоже хочет создать портрет, но не любимой девушки, а возлюбленной Матери. Далее Ломоносов рисует великолепный по своей силе и мощи аллегорический портрет России, подчеркивая ее зрелость, здоровье, материнскую силу, мудрость, величие и гордость. Изображение абсолютно лишено чувственности, оно торжественно и монументально. Ломоносов насыщает текст славянизмами (“потщись”, “чело”, “глава”, “очи”, “млеко” и др.), усеченными формами (“здравы”, “небесны”, “кудрявы”, “созревша” и др.), использует инверсию (“Огонь вложи в небесны очи / Горящих звезд в средине ночи”). Благородно, “велелепнейше” звучит любимый Ломоносовым четырехстопный ямб (его благозвучие оттеняется четырехстопным хореем). Но ответ Ломоносова отличается не только исключительной изобразительностью, в нем заключен важный для понимания всего творчества поэта смысл. Россия - это возлюбленная Мать для Ломоносова, а поэтому он любит ее той глубокой любовью, которая естественна как сама жизнь. Но Россия - это и Богиня. Ей поклоняются, а поэты ее воспевают. Более того, Россия - Муза Ломоносова. Такая позиция и человека, и поэта ставит Ломоносова в один ряд с Анакреоном и Катоном. Отсюда и форма разговора на равных с образцовым поэтом. Эту равновеликость Ломоносов подчеркивает в тексте следующим образом: Анакреон Ломоносов Ода I Ответ В целом же последний ответ Ломоносова смыкается с началом “Разговора с Анакреоном”. Заявленные в оде I и в ответе на нее Ломоносова мысли постепенно наполнились глубоким философским смыслом. Перед нами единое, целостное стихотворение с четкой внутренней логикой, стройной композицией, продуманной ритмической организацией и системой образов. Наряду с этим “Разговор с Анакреоном” касается еще одной важной теоретической проблемы классицизма - проблемы подражания. Ломоносов в своем стихотворении демонстрирует наглядно, как перевод или переложение рождает подражание и по форме, и по содержанию (Ответ на Оду I), но затем, сохраняя форму, поэт стремится наполнить ее новым смыслом (Ответ на Оду ХХIII), а это, в свою очередь, ведет к поискам новой, индивидуальной формы (Ответ на оду ХI). Результат этого процесса - собственное, оригинальное творчество (Ответ на оду ХХVIII). Эта “схема”, обозначенная в “Разговоре с Анакреоном”, была выражением общей закономерности, характерной для литературного процесса в России ХVIII века. Осваивая античный и западноевропейский материал, русская литература не просто подражала, но, подражая, оставалась сама собой. И этот сложный процесс был залогом, условием дальнейшего самобытного развития нашей словесности.

Казалось, ещё недавно Тургенев написал стихотворения в прозе, которые содержали в себе высокий пафос. Все помнят стихотворение о русском языке, но возьмём что-нибудь другое. Например, «Деревню». Дорогу к высокой патетике Тургенев прокладывает медленно, через простой обиходный русский язык и бытовые детали, здесь даже сравнение — одно на весь абзац:

«Растопырив загорелые пальцы правой руки, держит она горшок с холодным неснятым молоком, прямо из погреба; стенки горшка покрыты росинками, точно бисером. На ладони левой руки старушка подносит мне большой ломоть ещё тёплого хлеба. Кушай, мол, на здоровье, заезжий гость!»

Когда мы уже представили деревню в цвете и осязаем её, он добавляет звуков и сельских образов: «Петух вдруг закричал и хлопотливо захлопал крыльями; ему в ответ, не спеша, промычал запертой телёнок.

О, довольство, покой, избыток русской вольной деревни! О, тишь и благодать!

И думается мне: к чему нам тут и крест на куполе Святой Софии в Царьграде и всё, чего так добиваемся мы, городские люди?»

Через идиллическую картинку, через стенографию сельского быта Тургенев, замечтавшись, выходит к притче. Он грезит о лете в феврале 1878-го.

А что в новостях той эпохи? Идёт русско-турецкая война, наши заняли Андрианополь и готовятся вступить в Константинополь — но дела государственные из деревни выглядят ирреально. Как высокий стиль. С высоким стилем всегда есть проблема: он должен быть железобетонно обусловлен, у него должна быть высокая степень причин. Высокий стиль — это та часть спектра, которую слух выдерживает с трудом. А иначе будет как с несчастным Гаевым из чеховского «Вишнёвого сада». Его ода шкафу в русском языке и литературе обрела негласный статус хрестоматии — как не надо говорить, если хочешь, чтобы тебе верили. Или не отводили взгляд в сторону:

«Гаев: Да… Это вещь… (Ощупав шкаф.) Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твоё существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости; твой молчаливый призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение ста лет, поддерживая (сквозь слёзы) в поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее будущее и воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания.

Гаев: Солнце село, господа.

Трофимов: Да.

Гаев (негромко, как бы декламируя): О природа, дивная, ты блещешь вечным сиянием, прекрасная и равнодушная, ты, которую мы называем матерью, сочетаешь в себе бытие и смерть, ты живишь и разрушаешь…

Варя (умоляюще): Дядечка!

Аня: Дядя, ты опять!

Трофимов: Вы лучше жёлтого в середину дуплетом.

Гаев: Я молчу, молчу» .

Ну, а тогда — когда, как и на что употреблять высокий стиль? У Ломоносова, когда он разработал теорию о трёх штилях, была огромная на то причина — он создавал русский литературный язык. «Сие происходит от трёх родов речений российского языка. К первому причитаются, которые у древних славян и ныне у россиян общеупотребительны, например: бог, слава, рука, ныне, почитаю. Ко второму принадлежат, кои хотя обще употребляются мало, а особливо в разговорах, однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насаждённый, взываю. Неупотребительные и весьма обветшалые отсюда выключаются, как: обаваю, рясны, овогда, свене и сим подобные.

К третьему роду относятся, которых нет в остатках славенского языка, то есть в церковных книгах, например: говорю, ручей, который, пока, лишь. Выключаются отсюда презренные слова, которых ни в каком штиле употребить непристойно, как только в подлых комедиях» .

Это замечал Ломоносов в предисловии к труду «О пользе книг церковных в российском языке» в 1758 году. Причём первым он вывел не высокий, а средний стиль — слова общеупотребительные и понятные. Высокий стиль назван им вторым речением, а низкий — третьим. В 1945 году замечательный русский лингвист и литературовед Григорий Винокур читал прочувствованный доклад о Ломоносове в МГУ:

«Возникающая таким образом стройная стилистическая система покоится на двух главных основаниях. Во-первых, она вытесняет за рамки литературного употребления как церковнославянские, так и русские лексические крайности, то есть те элементы обоих языков, которые стоят на конечных границах общей цепи словарных средств русской литературной речи. Во-вторых, и это самое важное, в основу всей системы кладётся „славенороссийское“ начало русского языка, то есть такие средства, которые у русского и церковнославянского языка являются совпадающими, общими. Следовательно, Ломоносов объявляет как бы генеральной линией развития нового русского литературного языка ту линию скрещения обеих языковых стихий, которая наметилась уже на предшествующих стадиях истории русского языка и с изумительной зоркостью была им угадана» .

Именно таким путём удалось Ломоносову вывести русский литературный язык на путь развития, который привёл к расцвету русское слово. Хотя великому учёному за его мультинаучными изысканиями было всё не до филологии, и он посматривал, не возьмётся ли кто за эту нужную работу. Но никто не находился, и в конце концов сделать это пришлось ему.

В заметках к первой «Российской грамматике» он так и говорил, что его главные труды «воспящают» его «от словесных наук», то есть мешают ему заниматься филологией, но что тем не менее он берётся за них, так как видит, что никто другой за это дело не принимается. Так Ломоносов впервые в русской истории избрал предметом грамматического изучения светский русский литературный язык. Тем самым он заложил основы грамматического развития и совершенствования русской речи.

Мы стали сами собой благодаря Ломоносову и русской литературе, выросшей на питательной почве среднего штиля. Высокий стиль сохранился. Местами. Без него, например, Гоголю было бы не закончить «Мёртвых душ».

«Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несёшься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстаёт и остаётся позади. Остановился поражённый Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!.. Русь, куда ж несёшься ты? Дай ответ. Не даёт ответа» .

В общем, если вдруг почувствуете позыв к высокому стилю в деловом письме или разговорной речи — убейте его. Для того чтобы употребить его так проникновенно и так уместно, нужно иметь большие основания. Как минимум написать первый том «Мёртвых душ».

Родился Михаил Васильевич еще в 1711 году в селе Денисовка и почти за 55 лет своей жизни и творчества отметился в российской культуре как один из самых первых отечественных ученых, имевших интересы во многих научных областях.

Кроме литературы, Ломоносова увлекали естественные опыты, химия, физика, история, география и . Кстати, немногие знают, что именно Михаил Васильевич является первооткрывателем наличия атмосферы у планеты Венера. Кроме признания в собственной стране, тогда еще бывшей Российской Империей, и присвоения ранга статского советника, профессора химии и действительного члена Санкт-Петербургской императорской академии наук, Ломоносов также был почетным членом Королевской Шведской академии наук.

Кроме теории трех стилей Ломоносова, которая была опубликована еще при его жизни в «Российской грамматике», Михаил Васильевич знаменит такими гуманитарными трудами, как «Краткое руководство к риторике» и «Риторика», а также составлением правил российского стихотворства.

О самой литературоведческой теории

Данное учение представляет собой классификационную систему русской литературы, опубликованную в книге «Рассуждение о пользе книг церковных в российском языке». В его рамках вся риторика и поэтика разделяется на три раздела – высокий, средний и низкий (его также называли простым).

При составлении своей теории Ломоносов основывался на созданном еще в эллинистическом периоде учении, входящем в раздел элокуции. Греки разделяли жанры по степени интенсивности использования средств, которая и определяла различия ораторской речи и ее разговорного аналога. Менее всего к разговорной был близок «высокий стиль» (или genus grande, genus sublime), не так сильно – «средний» (или genus medium, genus floridum) и практически совпадал с разговорной речью самый «простой» (genus tenue, genus subtile).

Михаил Васильевич систематизировал русский язык и литературу по такому принципу:
- к высокому штилю он отнес такие же и торжественные жанры, как ода, героические поэма, трагедия и ораторская речь;
- к среднему – элегию, драму, сатиру, эклог и дружеские сочинения;
- к низкому или простому – комедию, письменный жанр, песню и басню.

Во времена Ломоносова данная классификация получила большое распространение. Кстати, эллинистическое учение брали за основу не только российские ученые, но и древнеримские, средневековые и новоевропейские люди науки. Например, в своем «Рассуждении о красноречии» его описал и по-своему усовершенствовал Ф. Фенелон.